Гамбит. Конь без масти

– Я один раз пробовал, – Эванс отмахнулся от своих психологических проблем, как от назойливой мошкары, – мне не понравилось, – и выразил открытое сомнение в психотерапии при столь запущенном случае.

– Поэтому ребенок у тебя только один? – Лиам сам не осознавал, как это вырвалось. Против воли без малейшего ее подавления. Выстрел наугад попал точно в цель, и Эванс грустно улыбается в ответ.

– До начала выборов, Лиам, – Эванс постучал по запястью на левой руке, где по обыкновению носились часы. – Не разочаровывай меня, Ларссон, – очень мягко добавил Атлас. – Не многим из нас удалось зайти так далеко, – и от этих слов Лиама покоробило.

– Был рад познакомиться, мистер Эванс, – Лиам говорил с желчью, но соблюдал светский протокол.

– Очень в этом сомневаюсь, – светские круги далеки от кругов общения Атласа Эванса. Ему бы девятый по Данте, там он, как дома. – Она моя семья, Лиам, – сказал он, когда положил руку на дверную ручку. – Думаю, ты знаешь, что это значит, – и, оставляя Лиама в тяжелых раздумьях, северный ветер исчез в палате так же незаметно, как и появился.

Вопреки всеобщим суждениям, жизнь не похожа на расцветку африканских зебр. Белое и черное чередуются в ней не ровными полосами. Каждый наш шаг предполагает последствия, и окажешься ты на белой или на черной клетке, зависит только замысла создателя – манипулятора, передвигавшего людей на шахматной доске жизни, как фигуры, ход которых определен их предназначением.

Лиаму повезло. У Ферзя практически нет ограничений. Он ходит по шахматной доске, как заблагорассудится. Влево, вправо, вперед и по диагонали. У Коня же, диапазон шагов куда более скудный. Он ограничен всего несколькими клетками: среда, наследственность, воспитание, но и в их пределах конь способен на неподвластное другим фигурам. Три клетки прямо, одна в сторону. В какую сторону мерина, закусившего удела, понесут копыта, не знает никто.

Мы привыкли, что в нашем мире есть белое и черное, и разделяет их пропасть. Между ними ничего. Огромное и бесцветное ничего. Точно такое же, как пасущийся на сером поле конь, что не носит масти. Когда серое пространство становится немного светлее, он меняет ее, как медперсонал резиновые перчатки. Пугающий в темноте, при солнечном свете оказывается совершенно иным. Смирным и покладистым гнедым нежели высокомерным и непреклонным вороным, каким некогда казался. Вас не предупредили? Печально, но у коня на сером поле нет и не будет масти.

Эпилог. Белое перо

«Стыдись, Белое Перо! Ты ещё не отпраздновал свою шестнадцатую весну.»

Человек с бульвара Капуцинов, 1987 г.

Спрятавшись в спасительном коконе тишины кабинета, Джон Морган слишком поздно осознал свою ошибку. Здесь не было гула голосов, криков, ругани, воя сирен. Зато здесь были телефонные звонки, в изобилии раздававшиеся с завидной регулярностью и интервалами меньше минуты. Он уже сбился со счета, со сколькими людьми успел переговорить за последний час, не сразу узнавал имена и сопоставлял их с личностью, а порой и не различал пол звонившего человека. Можно было бы выдернуть провод и отключить сотовый, но это попахивало трусостью. Джон Морган кто угодно, только не трус, но даже справедливости порой нужно отдохнуть.

Выйдя из одиночного заточения в серых стенах и решетках пластиковых жалюзи, ему казалось, что мир вокруг движется в замедленном режиме, как при низкоскоростной съёмке. Возможно, эффект был достигнут из-за выпитой цистерны кофе, а может быть, то лишь предсмертная секунда, за которую комиссар проживал целую жизнь, и Джон таки добился своего, схлопотав сердечный приступ. Было бы очень обидно, окажись это правдой, и причин было несколько. Во-первых, как-то «стремно» и не «по-пацански» скопытиться от застопорившего мотора, когда каждый день и не по разу тебя берут на прицел плохие парни. Во-вторых, черт возьми, он же пару лет не курил! Честно! Только по праздникам! В-третьих, Джону очень хотелось узнать, чем же в итоге все закончится. Будет ли он занимать к тому времени пост комиссара или уйдет в «увал» без пенсии уже не играло особой роли. Главное – дожить до конца всей этой катавасии и не доставить Хейзу удовольствия, избавиться от Моргана, по примеру предшественника Джона – комиссара Уотсона, убитого на потеху помешанному террористу.

В любом случае, от спертого воздуха с концентрированным букетом из ароматов пота, дешевого кофе с нотками пороха и немытого тела, лучше ему не стало. Джон выбрался на крышу, жадно вдыхая загазованную смесь над городом, казавшуюся после духоты кабинетов и территории департамента кристально-чистым, насыщенным кислородом воздухом горных вершин. Радоваться ему пришлось недолго. Жуткая, отвратная даже по меркам камер, где отсыпались обделавшиеся пьянчуги, вонь ворвалась на крышу вместе с перемазанными черт знает чем детективами из убойного в компании доктора Салли.