Гамлет

Здесь неуместно. Кто-нибудь спуститесь

И прикажите дать прощальный залп.

Все уходят.

Гремит пушечный залп

Конец III акта и пьесы

.

ЗАМЕТКИ О ГАМЛЕТЕ

.

Андрей Чернов «Гамлет». Поэтика загадок

Words. Words. Words. — Слова. Слова. Слова.

Word. Sword. Swords. — Слово. Меч. Мечи.

Комментируя «Повесть временных лет», Д. С. Лихачев заметил, что княгиня Ольга в своей мести древлянскому князю Малу действует по фольклорному канону свадебных испытаний. Она предлагает послам-сватам загадки, которые те не умеют разгадать. И потому гибнут. Признаться, я менее всего полагал, что это поразившее своей очевидностью лихачевское наблюдение может пригодиться при сочинении комментария к стихотворному переводу «Гамлета».

Мировую поэзию (и, может статься, культуру вообще) можно рассматривать как борьбу «ясного» и «темного» стилей. Скажем, для XII в. темный стиль — черта всей ойкумены (это «магическая темнота» скальдов, то же у миннезингеров и трубадуров, то же самое у автора «Слова о полку» и т. д. вплоть до «трудного языка» Низами). Это в начале XIII в. Руставели скажет, что будет писать ясным языком, и дело пойдет к Возрождению с его прямой перспективой в живописи и прочими радостями пока еще юного и обаятельного рационализма. Но Шекспир — реакция на Возрождение, и «Гамлет» написан тем же темным стилем.

Наверное, если б у меня не было тридцатилетнего опыта работы с темным «Словом о полку…», я б никогда не увидел в «Гамлете» того, что назвал поэтикой загадок.

Темный — вовсе не значит бессмысленный. В XIII в. Снорри Стурлусон, автор «Младшей Эдды», так заканчивает свою книгу:

«Созвучны и слова, означающие гнев и корабль. К подобным выражениям часто прибегают, чтобы затемнить стих, и это называется двусмыслицей… Подобные слова можно так ставить в поэзии, чтобы возникала двусмыслица и нельзя было понять, не подразумевается ли что-то другое, нежели то, на что указывает предыдущий стих».[68]

Традиционное литературоведение было столь далеко от сих «темных» предметов, что просто не обращало на них внимания. Не случайно в «Разговоре о Данте» Мандельштам советует поэзии грызть ногти, ибо ей отказывают в праве на «четвертое измерение», отказывают в «элементарном уважении, которым пользуется любой кусок горного хрусталя».

В русской поэзии ХХ в. я знаю два аналога шекспировской поэзии («Ода» Мандельштама 1937 г. и «Поэма без героя» Анны Ахматовой). В советском кинематографе едва ли не единственным аналогом шекспировской драматургии стал «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа.

Заметим, что во всех трех случаях обращение к «темному стилю» спровоцировано самим предметом повествования — жизнью под властью тирана. Как и у Шекспира, у Германа каждая самая незначительная деталь поляризована смыслом. Скажем, герой не может поднять гирю в тридцать пятый раз, и это знак, что он не доживет даже до тридцать шестого: его отзовут на «переподготовку». И потому, расходясь с дня рождения Лапшина, чекисты поют не что-нибудь, а такое:

«В последний раз на смертный бой
Летит стальная эскадрилья…»

Для героев Германа эпизод с гирей и марш, который они хором запевают, — ординарный фон их быта, но для самого Германа — темный и строгий, математически расчисленный инфернальный порядок.

Надежда Яковлевна Мандельштам вспоминала, что в 1937 г. Осипу Эмильевичу впервые в жизни потребовался стол, за которым он сидел с карандашом «прямо как Федин какой-то!».

Через шестьдесят шесть лет, 5 марта 2003 г., в дружеском застолье в Петербургском Интерьерном театре, где мы с друзьями поминали Сталина тихим и недобрым словом, Николай Беляк захотел прочитать «Оду» Мандельштама. А перед чтением сказал, что в ней есть какой-то шифр. Потому что стихи настоящие, со звуком, и, казалось бы, бессмысленная строка «На шестиклятвенном просторе» словно на что-то намекает…

…На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно, и каждая копна
Сильна, убориста, умна — добро живое —
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.
И шестикратно я в сознаньи берегу…

Николай оказался прав: в крайних строчках две шестерки. Если это отсылка к Числу Зверя, то между двумя шестерками должна быть еще одна. А она и есть, ведь перед нами шестая строфа «Оды». Да и само число строк в заповедном отрывке (включая, разумеется, крайние строки-сигналы) — тоже шесть.