Ган Исландец

— Назначилъ, повторяю теб; да и что мн за дло до его происхожденія? Мн не надо знать его семьи, если я знаю его самого. Подумай: это единственный якорь спасенія, на который ты можешь разсчитывать. Мн кажется, что, по счастію, онъ не питаетъ къ теб того отвращенія, какъ ты выказываешь къ нему.

Бдная двушка устремила свой взоръ къ небу.

— Ты понимаешь меня, Этель; повторяю, что мн за дло до его происхожденія? Очевидно, онъ не знатнаго рода, потому что родившагося во дворц не учатъ посщать тюрьмы. Да, дитя мое, оставь свои горделивыя стованія; не забудь, что Этель Шумахеръ уже не княжна Воллинъ, не графиня Тонгсбергъ; ты низведена теперь ниже той ступени, откуда сталъ возвышаться твой отецъ. Будь счастлива и довольна судьбой, если этотъ человкъ, какого бы онъ нибылъ рода, приметъ твою руку. Даже лучше, если онъ не знатнаго происхожденія, по крайней мр, дни твои не будутъ знать бурь, возмущавшихъ жизнь твоего отца. Вдали отъ людской ненависти и злобы, въ неизвстности, твоя жизнь протечетъ не такъ, какъ моя, потому что кончится лучше, чмъ началась…

Этель упала на колни передъ узникомъ.

— Батюшка!.. Сжальтесь!

Онъ съ удивленіемъ протянулъ руки.

— Что ты хочешь сказать, дитя мое?

— Ради Бога, не описывайте мн этого блаженства, оно не для меня!

— Этель, — сурово возразилъ старикъ, — не шути такъ цлою жизнью, которая лежитъ предъ тобой. Я отказался отъ руки принцессы царственной крови, принцессы Гольштейнъ Аугустенбургской, понимаешь ли? И понесъ жестокое наказаніе за мою гордость. Ты пренебрегаешь человкомъ незнатнымъ, но честнымъ; смотри, чтобы твою гордость не постигла такая же тяжелая кара.

— О, если бы это былъ человкъ не знатный и честный! — прошептала Этель.

Старикъ всталъ и взволнованно прошелся по комнат.

— Дитя мое, — сказалъ онъ, — тебя проситъ, теб приказываетъ твой несчастный отецъ. Не заставляй меня передъ смертью безпокоиться о твоей будущности. Общай мн выйти за этого незнакомца.

— Я всегда готова повиноваться вамъ, батюшка, но не надйтесь на его возвращеніе…

— Я уже все обдумалъ и полагаю, судя по тону, какимъ Орденеръ произноситъ твое имя…

— Что онъ меня любитъ! — съ горечью докончила Этель, — О, нтъ! Не врьте ему!

Отецъ возразилъ холодно:

— Не знаю, любитъ ли онъ тебя, какъ обыкновенно выражаются молодыя двушки; но знаю, что онъ вернется.

— Оставьте эту мысль, батюшка. Къ тому же, быть можетъ вы сами не захотите назвать его своимъ зятемъ, когда узнаете кто онъ.

— Этель, онъ будетъ имъ, не смотря на его имя и званіе.

— Но, — возразила она, — если этотъ молодой человкъ, въ которомъ вы видли своего утшителя, въ которомъ хотите видть опору вашей дочери, батюшка, что если это сынъ одного изъ вашихъ смертельныхъ враговъ, сынъ вице-короля Норвегіи, графа Гульденлью?

Шумахеръ отшатнулся.

— Что ты сказала? Боже мой! Орденеръ! Этотъ Орденеръ!.. Не можетъ быть!..

Невыразимая ненависть, вспыхнувшая въ тусклыхъ взорахъ старика, оледенила сердце дрожащей Этели, которая поздно раскаивалась въ своихъ неблагоразумныхъ словахъ.

Ударъ былъ нанесенъ. Нсколько мгновеній Шумахеръ оставался недвижимъ, скрестивъ руки на груди; все тло его вздрагивало какъ на раскаленныхъ угольяхъ, его сверкающіе глаза выкатились изъ орбитъ, его взоръ, устремленный въ каменный полъ, казалось, хотлъ уйти въ его глубину. Наконецъ нсколько словъ сорвалось съ его блдныхъ губъ, и онъ произнесъ слабымъ голосомъ, какъ бы сквозь сонъ.

— Орденеръ!.. Да, такъ и есть, Орденеръ Гульденлью. Превосходно! И такъ, Шумахеръ, старый безумецъ, открывай ему свои объятія, этотъ честный юноша готовится поразить тебя кинжаломъ.

Вдругъ онъ топнулъ ногой и продолжалъ громкимъ голосомъ.

— Они подсылали ко мн все свое гнусное отродье, что-бы издваться надъ моимъ бдствіемъ и заточеніемъ! Я уже видлъ одного изъ Алефельдовъ, радушно принималъ Гульденлью! Чудовища! Кто бы могъ думать, что этотъ Орденеръ носитъ такое имя и такую душу! Горе мн! Горе ему!

Онъ упалъ въ кресло въ изнеможеніи; и между тмъ какъ его стсненная грудь волновалась отъ глубокихъ вздоховъ, бдняжка Этель, дрожа отъ ужаса, плакала у его ногъ.

— Не плачь, дитя мое, — сказалъ онъ мрачнымъ голосомъ, — встань, прижмись къ моему сердцу.

Онъ открылъ ей свои объятія.

Этель не могла объяснить себ этой нжности, проявившейся въ минуту гнва, какъ вдругъ онъ сказалъ:

— По крайней мр, дитя мое, ты была дальновидне твоего стараго отца. Тебя не обманули чарующіе ядовитые глаза зми. Позволь поблагодарить тебя за ненависть, которую ты питаешь къ этому гнусному Орденеру.

Двушка вздрогнула отъ похвалы, столь мало заслуженной.

— Батюшка, — начала она, — успокойтесь…

— Общай мн, - продолжалъ Шумахеръ, — всегда питать это чувство къ сыну Гульденлью; поклянись мн.

— Богъ запрещаетъ клясться, батюшка…

— Поклянись, дочь моя, — повторилъ Шумахеръ съ запальчивостью. — Не правда ли, сердце твое никогда не перемнится къ этому Орденеру Гульденлью?

Этель отвтила, не задумываясь.

— Никогда.

Старикъ привлекъ ее къ своей груди.