Гангстер

Убийство Ангуса Маккуина задело Анджело гораздо глубже, чем Пудджа. До того, как это случилось, Анджело считал Ангуса неуязвимым, он думал, что страха, который внушал всем этот великий человек, достаточно для того, чтобы воспрепятствовать кому бы то ни было подойти настолько близко, чтобы можно было нанести удар. Это было наивное представление, но оно полностью соответствовало душевному складу Анджело. Поскольку, несмотря на развитый интеллект Анджело и его прирожденную способность читать в душах людей и предугадывать их действия, в их тандеме с другом настоящим, стопроцентным гангстером был Пуддж. Он жил, руководствуясь интуицией и инстинктами, молниеносно реагируя на малейшее подобие опасности, твердо зная, что любое колебание могло стоить ему жизни и что, независимо от того, насколько плотная аура страха окружает его, всегда имеется кто-нибудь, желающий пронзить этот незримый щит пулей.

— Анджело все еще оставался в какой-то степени невинным, несмотря на свой образ жизни, несмотря на все то, что успел совершить до того, — сказала мне Мэри. — Этому состоянию положила конец смерть Ангуса. Последующие ужасные события заставили его загнать на самое дно души часто прорезавшуюся у него мягкость. Став старше, Анджело лишь время от времени и очень изредка позволял ей появляться на поверхности. Главным образом когда он был рядом со мной, и, конечно, это случалось в те дни, когда он был с вами.

— Он говорил мне, что всегда чувствовал в Ангусе желание умереть, — ответил я. — Что Ангус устал от жизни, но не мог даже думать о более легком выходе. Поэтому-то он и вошел в западню и допустил, чтобы его убили.

— В этом есть доля истины, — задумчиво произнесла Мэри. — Трудно сказать. Это не те люди, которые с легкостью доверяют свои мысли другим. Но я действительно думаю, что на каком-то этапе своей жизни многие из них устают от непрерывной борьбы за выживание. Незаконно делать деньги может кто угодно. Мой отец занимался этим и умер богатым. Пуддж скопил миллионы, и Анджело — тоже. Это всегда являлось самой легкой стороной их жизни. Изоляция, внутренняя борьба, скрытые страхи — все это сказывается на них так или иначе и все это в итоге приводит их к печальному концу.

Я подошел к кровати и пощупал лоб Анджело. Он оказался прохладным и влажным.

— Совершенно точно — лихорадка все еще продолжается, — сказал я, вглядевшись в его измученное болезнью старое лицо. — Думаю, что он и этой ночью натянет нос докторам с их предсказаниями.

— Это будет не сознательным актом, — заметила Мэри, — а лишь проявлением воли. Он в гневе, и этот гнев не оставит его до самой смерти.

— Потому что он умирает? — спросил я.

— Потому что он умирает именно так, — пояснила Мэри. — Так могут умирать простые обыватели — с трубками, вставленными в ноздри, с капельницами, с людьми, постоянно дежурящими возле кровати. Он переживает то, чего боялся больше всего на свете.

— Я провел несколько ночей в больнице в тот раз, когда его подстрелили около его бара, — сказал я, обходя кровать, чтобы сесть рядом с Мэри. — Я был тогда всего лишь ребенком и по-настоящему боялся. Я не думал, что он выживет. Доктора выбивались из сил, но никак не могли остановить кровотечение. И в самый разгар всеобщей паники он посмотрел на меня, увидел, что я повесил голову и реву. «Успокойся, — сказал он. — Я не настолько удачлив, чтобы умереть от пули».

Мэри подошла вплотную к кровати и вытерла слезы с глаз.

— Очень немногие из нас получают ту смерть, которую заслуживают, — сказала она. — Так что приходится мириться с тем, что дают. И никто не в силах изменить этого. Даже Анджело.

В хижине было темно, дровяная печь давно остыла. В приоткрытое окно врывался бодряще прохладный предутренний воздух. Ида Гусыня спала, лежа на боку, повернувшись спиной к двери, укрытая до подбородка толстым стеганым одеялом. В кухне все еще горел свет — яркий маяк в темных безлюдных местах.

Дощатый пол заскрипел под тяжелыми шагами. Пересекая кухню, отбрасывая на пол длинную тень, мужчина, даже не стараясь скрыть своего присутствия, направлялся к спальне Иды. Шаги остановились перед открытым шкафом, в котором стояла наполовину пустая бутылка виски. Человек взял обеими руками бутылку, выдернул пробку и запрокинул бутылку донышком к потолку. Можно было расслышать два длинных полноценных глотка, после чего рука поставила бутылку на место. Было около шести утра, минут через десять должно было взойти солнце, ознаменовав собой начало нового дня.

Шаги проследовали дальше и остановились возле кровати Иды. В расслабленно висевшей руке пришельца был пистолет, оказавшийся прямо перед безмятежным лицом Иды. Услышав щелчок взводимого затвора, Ида открыла глаза.

— Ты первый мужчина, который вошел в мою спальню без приглашения, — сказала Ида. Она лежала, не шевелясь, и не сводила взгляда с оружия. — И, насколько я могу предполагать, последний.

— Это я убил твоего друга Ангуса, — сообщил голос. — А потом решил, что будет несправедливо, если он умрет один.

Ида медленно повернула голову и взглянула на мужчину, держащего пистолет.