Ганс и Грета

Гансъ повернулся на каблукахъ и медленно пошелъ внизъ по улиц. Онъ заложилъ руки за спину и вообще старался придать себ самый беззаботный видъ; но сегодня это ему не такъ легко удалось, какъ удавалось до сихъ поръ. Онъ это самъ чувствовалъ и говорилъ въ свое оправданіе: не будь Греты, мн было-бы все равно, надо покориться необходимости. Другіе будутъ умне и не откажутъ въ работ такому парню, какъ я; а грубому Гейнцу я отплачу.

Маленькій кривоногій Яковъ Кернеръ показался въ дверяхъ своего дома, когда Гансъ проходилъ мимо. Гансъ отворотился отъ него и засвисталъ: «Какъ начнутъ стрлять изъ ружей!»

– Гансъ! – крикнулъ г-нъ Кернеръ своимъ вялымъ голосомъ.

– Что вамъ? – спросилъ Гансъ, останавливаясь посреди дороги и поворачивая голову, какъ бывало длалъ это, когда раздавалась команда «глаза на лво!»

– Ты нашелъ уже мсто, Гансъ?

– Нтъ еще.

– Хочешь поступить ко мн? Мн надо работника.

– Да только не такого, чтобъ былъ всегда навесел, или пьянъ.

Сказавъ это, Гансъ снова обратилъ свои глаза вправо и зашагалъ дале, безпокоясь въ душ, но повидимому очень довольный своимъ отвтомъ.

– Отдлалъ я этого надутаго толстяка, порядкомъ таки отдлалъ, но вмст съ тмъ отказался отъ самаго лучшаго мста въ деревн!

Онъ продолжалъ медленно идти внизъ по улиц вслдъ за своей безконечно длинной тнью, которую солнце отбрасывало передъ нимъ, какъ вдругъ пришло ему на умъ, что онъ сдлалъ глупость, величайшую, неумстнйшую глупость. А отчего я ее сдлалъ? разсуждалъ онъ дале. Все ради Греты. Она оправдаетъ меня, когда я ей все разскажу. Въ деревн вдь живутъ и другіе люди, кром Якова Кернера. Это была несомннная истина; только съ каждымъ часомъ становилось очевидне и то, что между этими людьми никто не почиталъ за счастье имть слугой такого парня какъ Гансъ. Злая жена Юргена Дитриха, чуть не пустила въ него корытомъ за то, что онъ, тунеядецъ, дуракъ и пьяница, осмлился переступить порогъ ея чистенькаго домика. Яковъ Липке объявилъ, что ему точно нужно работника, но не такого, который два года лежалъ на боку. Гансъ Эйсбейнъ, староста, сказалъ, что онъ уже старъ и ему извинительно придерживаться старыхъ взглядовъ, и прибавилъ, что вполн вритъ старой поговорк: яблоко не далеко падаетъ отъ яблони. Деревенскіе жители еще не забыли, что за птица былъ отецъ Ганса. Онъ, староста, конечно, ничего не можетъ приказать Гансу, – Гансъ теперь совершеннолтній и можетъ поступать, какъ ему угодно; – но если Гансъ хочетъ послушать его совта, то самымъ лучшимъ было бы продать старый домишко у пруда, который не сегодня – завтра обрушится, и съ вырученными деньгами отправиться поискать себ счастья гд-нибудь на сторон. Здсь Гансу не мсто!

Гансъ сказалъ, что очень благодаренъ г-ну старост за добрый совтъ, но такъ какъ г-нъ староста самъ выразился, что онъ (Гансъ) можетъ поступать, какъ хочетъ, то онъ и поступитъ, какъ ему заблагоразсудится, а г-ну старост желаетъ хорошего аппетита.

Пока Гансъ, въ промежуткахъ между своими поисками, разсуждалъ, куда направиться, стоя по цлымъ часамъ за какимъ-нибудь заборомъ, амбаромъ или гд-нибудь въ уголк, подошло время обда. Гансъ почувствовалъ сильный голодъ. Онъ всегда обладалъ превосходнымъ аппетитомъ, а желудокъ его былъ сегодня совершенно пусть, такъ какъ вчера онъ боле пилъ, нежели лъ: но ему стыдно было воротиться въ шинокъ съ пустыми руками и разсказывать хозяевамъ, что никто въ деревн не принимаетъ Ганса.

А вн деревни? Гансъ щелкнулъ пальцами отъ радости, при счастливой мысли, пришедшей ему въ голову. Тамъ стоитъ недавно построенная почтовая станція, которую арендовалъ крестьянинъ изъ другой деревни. Объ Эрнест Репке вообще идетъ худая слава. Говорятъ, что онъ никогда ни съ кмъ честно не разсчитывается; но такого-то человка и надо парню, съ которымъ другіе не хотятъ имть дла.

Разсуждая такимъ образомъ, вышелъ Гансъ изъ деревни и пошелъ не по большой улиц, а сзади деревни, по лугамъ. Потомъ минуя поле, обсаженное молодыми соснами, онъ свернулъ на тропинку прямо къ станціи, которая стояла у самой большой дороги. Это была обширная усадьба. Кром полеваго хозяйства, у Эрнеста Репке еще прежде былъ тутъ кирпичный заводъ и костомольня, а теперь прибавилась еще почтовая станція. Можетъ быть богатство и вредило этому человеку въ глазахъ другихъ. По крайней мр такъ старался уврить себя Гансъ; но когда онъ вышелъ на большой дворъ, ему вдругъ стало страшно тяжело на сердц. Строенія и полуобнаженныя тополи смотрли мрачно, негостепріимно; изъ длинной трубы костомольни медленно поднимался и разстилался надъ всмъ дворомъ черный дымъ, частью затемняя даже свтъ солнца. На двор не было ни одной живой души; только грязный шпицъ бшено лаялъ на Ганса, пока изъ дверей не показалась безобразная, болзненная на видъ старуха, повязанная платкомъ, и не спросила: что ему надо?

Гансъ сказалъ ей.

– Дло возможное, – сказала женщина; – только мой мужъ ухалъ въ городъ и врядъ ли воротится ране вечера.

– Я подожду его, – сказалъ Гансъ.

– Пожалуй подожди, – сказала женщина и снова скрылась за дверью.