Ганс и Грета

Онъ не сказалъ ничего боле, но такъ или иначе, онъ сказалъ именно то, что слдовало, и Гретхенъ уже не захотелось бжать ни домой, ни къ пруду. Она даже позволила Гансу тихонько обнять себя и посадить на тотъ же пень, на которомъ передъ тмъ сидла.

Теперь настала очередь Ганса говорить, и тутъ все явилось въ другомъ свт, точно съ глазъ Гретхенъ спала повязка. Что же особенно дурнаго сдлалъ онъ? Не писалъ? Да какъ-же было писать? Кому? У него не было ни одного друга въ деревн, на котораго онъ могъ бы положиться! Къ ней онъ не могъ писать такъ, чтобы не узналъ отецъ: славную проповдь прочелъ бы онъ ей за его письмо! Но за то онъ постоянно думалъ о ней, думалъ каждый день впродолженіе этихъ двухъ лтъ. Онъ думалъ о ней, когда стоялъ на часахъ въ зимнюю ночь и звзды на неб блистали надъ нимъ, и даже тогда, когда языкъ прилипалъ къ гортани и онъ отдалъ бы все за глотокъ воды! А что касается разсказа Якова Кернера, это выдумка и ложь; онъ конечно пилъ – солдату нельзя не пить – онъ даже иногда выпивалъ лишній стаканчикъ, но напиваться до-пьяна? никогда, ни разу этого съ нимъ не случалось! И ты думаешь, Гретхенъ, я сегодня утромъ былъ пьянъ? я былъ веселъ, что воротился и увидалъ тебя! Я сдлался „сборщикомъ“ для того только, чтобъ показать парнямъ, какъ надо вести дло. Въ домъ твоего отца я вовсе не хотлъ идти, а пошелъ только тогда, когда они начали дразнить меня и я понялъ, что будетъ хуже, если не пойду. Отецъ бранилъ меня? Это я знаю, ну, да пусть бранитъ! Я ему никогда не сдлалъ ничего дурнаго, а онъ, напротивъ, – сдлалъ мн много зла! Ну, Гретхенъ, не станемъ поминать стараго, что было, то прошло; я не стану поминать прошлаго, но пусть и онъ этого не длаетъ! Пусть оставитъ меня въ поко и не становится мн поперекъ дороги, когда я завтра стану искать себ мста здсь. Я получилъ полную отставку, хорошій аттестатъ и здоровъ по-прежнему. За мстомъ дло не станетъ. Вс захотятъ меня взять къ себ, но я пойду къ тому, кто мн лучше будетъ платить! Я стану зарабатывать деньги и, когда накоплю ихъ довольно, тогда, Гретхенъ, съиграемъ и свадьбу.

Гансъ снова взялъ ее на руки и сталъ цловать и ласкать. Гретхенъ не противилась ему. Все, что онъ говорилъ, было такъ хорошо и честно. Онъ вроятно серьезно собирается жениться на ней, хотя еще это время за горами.

Но Гансъ и знать этого не хотлъ. «Все устроится: храбрость города беретъ, храбрый солдатъ огня не боится, – на все надо время»!

И все это говорилъ Гансъ, какъ по писанному. Гретхенъ даже нсколько разъ засмялась. Она теперь сама смялась надъ происшествіемъ сегодняшняго утра. Одно ей не нравилось, что на немъ было платье Кристели изъ шинка. Кристель дурная двушка; г-нъ пасторъ не далъ ей въ воскресенье причастія. На это Гансъ замтилъ, что онъ не пасторъ и имлъ дло не съ Кристель, а только съ ея платьемъ. Тутъ Гансъ съ Гретой чуть было опять не поссорились, какъ вдругъ сердитый голосъ закричалъ вблизи:

– Грета, Грета!

Грета вздрогнула; Гансъ молчалъ, не двигался и прислушивался.

– Грета, Грета! – раздалось снова.

– Отецъ, – сказала Грета.

Долговязый Гансъ ничего не сказалъ. Онъ еще разъ обнялъ и поцловалъ дрожавшую двушку, потомъ двумя шагами своихъ длинныхъ ногъ очутился за стволомъ ближайшаго тополя, а двумя другими шагами въ густой тни плакучихъ ивъ и оршниковъ, спускавшихся надъ ручьемъ, который вытекалъ изъ Ландграфскаго ущелья и впадалъ въ прудъ.

– Иду, батюшка, – закричала Грета какъ можно смле и побжала вдоль берега къ отцу, который стоялъ у калитки садика и все еще кричалъ: – Грета! Грета!

– Гд ты была? – спросилъ онъ сердито, увидавъ дочь.

– Я сидла тамъ, въ комнат было такъ жарко! – сказала Грета.

– Глупости! – сказалъ отецъ, – ступай домой!

Гуси зашипли и закричали, а когда старикъ захлопнулъ за собой и за дочерью садовую калитку, одинъ изъ нихъ загоготалъ особенно громко: га, га, га! будто подсмеиваясь надъ старикомъ. Но старикъ не разумлъ гусинаго языка!

III.