Гарантия безопасности

— Прошлого. Отживших представлений. Стереотипов, — отрубил Фостер. И, помолчав, окинул взглядом аудиторию. — А нужен прорыв. Революционный прорыв в нашем мышлении. Мы словно упрятаны в бумажный мешок старых идей и представлений. Мешок этот кажется цельным и непрорываемым, но на самом-то деле нам всего лишь нужно вырваться из него на свободу абсолютно новых мыслей и подходов. Кого требует наше время, так это нового Карла Маркса…

— Новый Маркс, это интересная мысль, Фостер, — перебил его Гротешель. — И что же провозвестит новый манифест?

— Мир, — без тени сомнения ответил Фостер. — И не потому, что мир — это мило, или потому, что я люблю своих ближних, или потому, что это по-христиански, а Ганди ненавидел насилие, а либералы только и шаманят о мире. Потому, что мир — единственная наша возможность жить. Очнитесь, Гротешель. Теория вероятности и кобальтовые бомбы сделали ваши взгляды устаревшими еще десять лет назад. Будьте реалистом.

Журнал Фостера расходился всего лишь тридцатитысячным тиражом. Его сегодняшняя влиятельная и богатая аудитория, надо полагать, предпочитала издателей типа Генри Люса[6]. Но и она была настроена благожелательно.

— Трогательно. Весьма трогательно, — ответил Гротешель. — Но где-то не закончено, в чем-то не додумало до конца. Совсем неясно, как нам от войны перейти к миру. Никто ведь войны не хочет, Фостер. Но возможность войны есть реальность. И я хочу, чтобы мы смотрели в глаза реальности.

— Хорошо, Гротешель, давайте рассмотрим эту проблему с точки зрения антропологии, — предложил Фостер. — В чем заключаются функции войны?

— В разрешении конфликтов, — отрезал Гротешель.

— И как же разрешались конфликты в первобытном обществе?

— Путем единоборства. — Гротешель подобрался и расправил плечи. Он не очень жаловал диалоги, в которых в роли Сократа выступал оппонент.

— А когда единоборцы стали сливаться в племена?

— Тогда поединки уступили место групповым сражениям.

— А когда появились города-государства?

— И тогда тоже все конфликты по-прежнему разрешались насильственным путем. Черт возьми, Фостер, ведь безответственно же утверждать, будто что-либо меняется лишь потому, что группы людей становятся больше, а оружие — разрушительнее.

— Вы что, не видите разницы между копьем и атомной бомбой? — грубо оборвал его Фостер. — Кроме как в том, что одно оружие малость сильнее другого? Да что за чушь! Неужели нельзя допустить возможность, что устарела сама война? Из вашей столь глубоко продуманной «Контрэскалации» следует, что в любой будущей войне погибнет подавляющее большинство населения. Неужели это доказывает, что война по-прежнему остается способом разрешения конфликтов?

— Вы безнадежно сентиментальны, Фостер, — пожал плечами Гротешель. — Нынешняя ситуация ничем не отличается от любой другой, хотя бы и тысячелетней давности. И в первобытные времена войны уносили целиком все население. Вопрос лишь в одном — кто победит, кто будет побежден. Все равно все сводится к выживанию той или иной цивилизации.

— Цивилизация, — медленно произнес, покачиваясь на каблуках Фостер, и в голосе его звучало изумление. — Цивилизация, большинство создателей которой — мертвы, в воздухе на многие годы повис запах смерти, растительность выжжена, а генофонд всего уцелевшего отравлен. Вы считаете меня утопистом, реалистом — себя. Но вы действительно считаете этот описанный вами мир цивилизацией?

Все эти гамбиты были Гротешелю хорошо знакомы. И на все давно был готов продуманный ответ. Говорил Гротешель спокойно и тихо, опровергнуть его аргументы казалось нелегко. Ответ затянулся. Присутствующие почтительно слушали.

Чары разрушила Бетти. Блэк опомниться не успел, как она шагнула вперед и заговорила. Бетти была чуточку пьяна, но безупречно владела собой.

— Все это безнадежно, — сказала Бетти, смерив взглядом оппонентов. — Вы оба — романтики, запутавшиеся в измышленном вами мире разума и логики, вот поэтому-то, черт возьми, все так и безнадежно. Потому что устарел сам человек. Изжил себя. Как дронт или динозавр, но только по иной причине. Мы влипли в это дерьмо из-за того, что человек такой умный, и не можем выбраться из него, потому что человек такой гордый. Человеческий мозг до того доспециализировался, что утратил восприятие реальности. А полагаться на чувства человек не желает, считая это смертельнейшим грехом.

Блэку давно не приходилось слышать в голосе Бетти такой выдержки. Слова ее ошеломили всех. Растерялся и не нашелся что ответить даже Гротешель. И подчеркнуто тщательно начал доставать филиппинскую сигару из кожаного чехольчика. После событий в заливе Кочинос кубинских сигар он больше не курил.

— Вы думаете, я преувеличиваю?

В голосе Бетти прорезались новые нотки, и Блэк следил за нею со все возрастающим беспокойством. Напряжение, изливавшееся в ее словах, было чуть ли не физически ощутимо. И, подобно мощному магниту, притягивало к ней взоры присутствующих, приковывало их безраздельное внимание.