Гарантия безопасности

Под душем, растирая тело жесткой губкой, он прикинул различия физического состояния в возрасте двадцати одного года и сорока восьми. Тогда он был поджар и мускулист. Сейчас торс покрывал слой жира. Не очень толстый, но заметный под пиджаком. Талия расплылась изрядно. Заметнее же всего потолстели лицо и шея. Все воротники стали тесны и стискивали горло, из-за чего все время чуть розовели щеки. Бреясь, Гротешель прикидывал, удастся или нет сбросить жир при помощи спорта. Долго прикидывать не пришлось.

На спорт у него времени не было.

Лишь на одно мгновение на всем протяжении его пятиступенчатого (машина, поезд, такси, самолет, такси) пути из Скарсдейла в Вашингтон Гротешель позволил себе расслабиться и подумать о чем-то ином, кроме доклада, который ему предстояло сделать на брифинге в Вашингтоне. Он ехал на такси в аэропорт Ла Гардия, и в этой роскоши — ехать в такси одному, когда остальные трясутся в автобусе, — было нечто, заставившее Гротешеля вспомнить молодость. Вот он и позволил себе на секунду расслабиться и дать волю мыслям.

Отец Гротешеля был строгий, работящий и блестящий врач. Хирург. А еще он был евреем и жил, увы, в Германии. Еще в начале тридцатых он понял, что ждет страну. И доказывал другим евреям, живущим в Гамбурге, что есть лишь две возможности: либо, вооружившись, драться, либо — покинуть Германию. Подавляющее большинство его родных и друзей, обремененных имуществом и привыкших переносить тяготы жизни, остались в Германии. Многие из них погибли в газовых камерах.

Вальтеру Гротешелю было пятнадцать, когда его отец оставил свою медицинскую практику и через Лондон и Нью-Йорк выехал из Гамбурга в Цинциннати. Чтобы практиковать в Америке, требовалось прожить там двухлетний срок и сдать ряд экзаменов. Сначала Эмиль Гротешель рыл канавы. Но не мог позволить мозолям окончательно погубить свои руки хирурга и в конце концов устроился мясником в кошерной лавке, усмотрев в этом немалую иронию, ибо отнюдь не придерживался религиозных традиций. Но это место давало ему возможность хоть в чем-то приблизиться к работе, которой столь виртуозно были обучены его руки.

Эмиль Гротешель не озлобился. Покидая Германию, он полностью отдавал себе отчет в своих перспективах. Он просто спасал семью и себя. Вот и все. Уолтер редко видел отца разгневанным, поэтому хорошо запомнил, в какую тот пришел ярость из-за спора о дневнике Анны Франк. Он возмутил всех евреев Цинциннати, заявив, что Анна Франк и ее семья вели себя как безумцы. Вместо того, чтобы укрываться на чердаке, цепляясь за свое еврейство, надо было бежать. А если бежать не удалось, надо было готовиться дать нацистам бой, когда настанет развязка. «Ступени, ведущие на тот вонючий чердак, должны были быть красны от крови нацистов и от их собственной крови», — ожесточенно доказывал доктор Гротешель.

«Если бы каждый немецкий еврей был готов унести с собой жизнь хотя бы одного эсэсовца, прежде чем его загнали в лагерь или газовую камеру, то не так много евреев и арестовали бы, — утверждал он. — Гитлеру и СС пришлось бы остановиться. Признайте! Если бы каждый еврей ответил огнем, когда местные «герои» вломились к нему в дверь, надолго бы нацистов хватило? Перебили бы их несколько сотен, остальные бы задумались. Увеличься количество потерь до тысяч, они бы затряслись. А уж перевали потери тысяч за двадцать — сразу бы пошли на попятный. Но первые евреи, покорно потянувшиеся в лагеря или попрятавшиеся по чердакам, как мыши, послужили орудием истребления всех остальных».

Гротешель знал, что для его отца вся жизнь — борьба. Отец был законченный дарвинист. Настолько, что ни разу не пожаловался на вынужденное падение с положения признанного мастера-хирурга до квалифицированного мясника.

— Мы попали в новую среду, и я уступаю в сноровке американцам, — безжалостно, будто речь идет о ком-то другом, объяснял этот решительный, мускулистый человек. — Американцы как порода и были выведены для этой среды обитания. Слабые отсеялись давным-давно. Мою же породу выводили для условий помягче: разжиревшие еврейки, язвенники-раввины, люди, переедавшие сметаны и блюд из мацы. — Он пристально смотрел на сына. — Каждая социальная группа защищает себя, как и каждый индивидуум. Не трать времени на нытье. Прояви себя достаточно хорошо, чтобы войти в группу по своему выбору.

Сын серьезно воспринял его советы и сражался с наукой, как с противником, завоевав все учебные отличия, существующие в школах Цинциннати.

Поступив в небольшой колледж в Огайо, Гротешель имел три различные стипендии и ни малейшего представления, чем хотел бы заняться. На первом курсе он изучал искусствоведение и своих однокашников. То, что он увидел, ободряло его. Однокурсники не умели определяться в своих стремлениях, вели себя любезно, серьезно относились к свиданиям и несерьезно — к лекциям. На первом плане были вещи чисто материальные — кашемировые свитера, автомобили с откидывающимся верхом, проигрыватели, краденые знамена колледжа.