Гарантия безопасности

Бросив взгляд на часы, Бак почувствовал тупой укол удивления: всего лишь 10.38.

По мере того как шло время, как одна долгая секунда следовала за другой, словно полузастывшие капли, не способные оторваться от какой-то бесформенной массы, Бак начал успокаиваться. Карандаш — просто своего рода тотем для президента. Он глядит на карандаш и думает совсем о другом.

Бак быстро прикинул разницу в возрасте между собой и президентом. Всего 12 лет. И впервые осознал, какой зрелый человек сидит перед ним. Почему-то Баку стало грустно, шевельнулось чувство утраты. Глубоко в душе засело: ведь ему никогда не сравняться с этим человеком ни в опыте, ни в жесткости, ни в выносливости, ни в размахе. Особой горечи Бак не испытывал, а уж зависти — никакой. Просто до настоящей минуты он еще считал, что все в жизни может успеть. Не то чтобы он очень хотел все успеть, но был не прочь считать это теоретически возможным. Однако понимал, что и за десять раз по двенадцать лет ему не стать таким, как человек по другую сторону стола.

— Бак, все может закончиться через несколько минут, — сказал президент, медленно крутя карандаш в пальцах и переводя взгляд с него на Бака. — Вероятно, так и будет. Бомбардировщики осознают, что произошла ошибка, и лягут на обратный курс, либо мы установим с ними радиосвязь и отзовем их. Пока мы не знаем, что заставило их пересечь рубеж гарантированной безопасности, и не можем связаться с ними по радио. Само по себе ни то, ни другое не является катастрофой. Но ничего подобного никогда ранее не случалось. Вся система позитивного контроля покоится на возможности поддерживать устную радиосвязь. Потому-то мы и здесь. Не исключены осложнения.

Президент смолк. Бак знал, что отвечать ему необязательно, но непроизвольно заговорил:

— Подробности мне не известны, господин президент, — с удивлением услышал собственные слова Бак, — но будь военные уверены, что в силах решить возникшую проблему сами, они не доложили бы вам. Вы находитесь здесь потому, что они считают положение серьезным.

Президент оставил карандаш в покое.

— Вы интересуетесь политикой? — задал он вопрос.

— Нет, сэр, не особенно, — замешкавшись, ответил Бак.

— А, да, помню. Вы изучаете юриспруденцию.

— Совершенно верно, сэр, — Бак снова был ошеломлен памятью президента и безмерно польщен.

— Но у вас хорошее политическое чутье. Боугэн в Омахе имеет указания немедленно связываться со мной в случае возникновения весьма конкретных и детально предусмотренных ситуаций. Также он имеет общие инструкции на случай возникновения ситуаций, конкретными инструкциями не предусмотренных. И эти общие инструкции вы только что изложили: в случае любого из ряда вон выходящего происшествия немедленно звонить по красному телефону. — Президент снова замолчал и снова занялся карандашом. — Вот что, Бак. Если дела и впрямь пойдут вкривь и вкось, не исключено, что нам придется прибегнуть к «горячей линии», соединяющей меня непосредственно с Кремлем. — Президент запнулся. — Прибегнуть впервые.

Бак знал, что в конце 1962 года Вашингтон и Москва договорились установить постоянно действующий прямой телефонный провод между американским президентом и главой правительства СССР, тут же прозванный «горячей линией». Знал Бак и то, что этим каналом связи еще ни разу не пользовались. Впервые с той минуты, как утром в его кабинете зазвонил красный телефон, Бака охватил озноб.

— В общем, я способен управиться сам, — продолжал президент, — но я не говорю по-русски. А вы говорите. Вам, вероятно, придется переводить меня, и переводить не просто словарно точно, но суметь передать все оттенки и нюансы моей интонации и речи. Поэтому с настоящей минуты прошу вас внимательно вслушиваться во все мои разговоры по телефону. Каждый раз, закончив разговор, я объясню вам, что о нем думаю. Не для того, чтобы вы со мной спорили, но для того, чтобы вы до мелочей усвоили ход моих мыслей. Хорошо?

— Слушаюсь, сэр, — ответил Бак, — мне это внове, но я постараюсь.

Откинувшись в кресле, президент прикрыл глаза.

— Да. Это все, что вы можете сделать. И это все, что может сделать любой из нас. — Когда президент заговорил снова, речь его полилась свободно и непринужденно, будто он просто делился раздумьями, отпустив тормоза: — С 10.30 я дважды говорил с Боугэном в Омахе. Хороший человек. Летчик старой школы. Вся эта новая техника ему нипочем. Так что если он встревожен, я встревожен тоже. Затем я говорил с Уилкоксом, новым министром армии. Решительный человек, но для новоиспеченного министра — чересчур решительный. Слишком самоуверен. Слушать его мы слушаем, но к его советам прислушиваемся с оглядкой. С изрядной оглядкой. Так, а сейчас телефонистки дозваниваются Свенсону. Знаете Свенсона?

Президент продолжал говорить, не разлепляя век. Бак понял, что президент одновременно и инструктирует его, и использует эти минуты, чтобы перевести дух.

— Нет, сэр, — ответил Бак. — Я знаю, что он — министр обороны, но это все, что я знаю.