Гарем. Реальная жизнь Хюррем

Помог ему и отец. Сенатор Гамбетто по достоинству оценил решение сына отбыть из Венеции, где само его присутствие в купеческом сословии вызвало бы нежелательные кривотолки. Собственно, на отцовские деньги он и открыл свое дело. Но расширение и процветание торговли стали результатом исключительно смекалистости самого Людовичи.

Поначалу он испытывал немалые трудности. Рынок специй давно был поделен между великими купеческими семьями Венеции и Генуи. Там бы он был неконкурентоспособен. Но тут Людовичи и сообразил, что есть одна ниша, сулящая ему колоссальные прибыли, – контрабанда пшеницы.

Сулейман наложил жесткие ограничения на экспорт турецкого зерна с помощью строгих правил ценового регулирования. Но изобретательный человек изыщет пути в обход любых правил, если наберется смелости и включит воображение.

Людовичи подрядил целую флотилию греческих торговых судов вывозить пшеницу из черноморских портов в венецианские колонии на Крите и Корфу. Что до турецких таможенных досмотров при их проходе через Босфор, то для избавления от них оказалось достаточно просто узнать, кому именно в Топкапы подмаслить лапу.

Венецианское сообщество Перы взирало на его успехи со снисходительным презрением. Но Людовичи было по большому счету глубоко плевать и на их мнение тоже. Их патронажа для его торговли вовсе не требовалось. Так он постепенно все больше отуречивался и даже завел себе небольшой гарем.

Этим вечером Людовичи смаковал кипрское вино и не уставал радоваться жизни, принявшей для него столь удачный оборот. У него уйма денег, прекрасный дом у самого моря и вдоволь женщин. Как тут не радоваться?

На террасе появился один из его слуг, которого звали Гиацинт. Многие евнухи брали себе имена в честь цветов.

– Там Ваше Превосходительство спрашивают.

– Кто такой? Он хоть представился?

Гиацинт покачал головой.

Какой-нибудь вновь прибывший из Венеции, предположил Людовичи.

– Ну веди его сюда, – вздохнул он.

Он ожидал увидеть какого-нибудь знатного сынка или старого знакомого по университету, только что сошедшего с борта прибывшего из La Serenissima корабля, но никак не призрачное страшилище, вдруг представшее перед ним на террасе. Одет мужчина был в белый шелковый феридж – плащ с длинными рукавами и капюшоном, обращавший носившего его чуть ли не в невидимку, а обут в мягкие кожаные туфли, делавшие поступь беззвучной.

Людовичи поднялся навстречу не без тревоги.

– Вы кто такой?

Мужчина стянул капюшон. Трудно было даже сказать, мавр это или нубиец, ибо лицо незваного гостя было обезображено чудовищным шрамом, идущим наискось через нос и правый глаз. На голове высился огромный, похожий на сахарную голову тюрбан, какие носят при здешнем дворе.

– Привет, Людовичи, – сказал он.

– Мы знакомы? – Людовичи поразило, что этот человек смеет обращаться к нему на ты и по имени, сам будучи явно из рабов.

– Я – кызляр-агасы султана Сулеймана.

Кызляр-агасы! Блюститель блаженства, главный над девушками султана и одно из самых могущественных лиц в его гареме. Людовичи от удивления даже дар речи потерял.

– Ты меня что, не узнаешь?

– Мы в жизни не встречались.

– Сам знаю, что сильно изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз, но ты припомни-ка, о чем предупреждал в молодости своего юного друга у входа в Chiesa Santa Maria dei Miracoli. Оглядываясь назад, я теперь вижу, что ты тогда дал мне очень дельный совет.

Людовичи так и рухнул на диван, снова лишившись дара речи.

– Corpo di Dio, – пробормотал он. – Аббас!

Сулейман попридержал своего араба, наблюдая за ястребом-тетеревятником, парящим в воздушных потоках в ожидании добычи. Ибрагим направил своего жеребца шагом в высокую траву, чтобы вспугнуть из нее дичь. Ястреб все парил, подрагивая крыльями.

Затем желтый глаз его усмотрел цель. При виде метнувшейся далеко внизу при приближении Ибрагима тени ястреб сложил крылья и, стремительно спикировав, вонзил острые, как бритвы, когти в спину зайца. Тот, единожды дернувшись, застыл, а птица осталась восседать на жертве. Шерсть под ястребиными когтями расцветала багрянцем. Пажи кинулись забирать добычу.

С охоты Ибрагим возвращался с ястребом на перчатке приподнятой левой руки. Птица была теперь под кожаным колпаком. Следом ехали пажи с трофеями – дюжиной зайцев и кроликов на пиках и целой гирляндой фазанов.

«Убийца, бьющая без промаха, эта птица», – думал он. Сулеймана всегда поражало, что самки ястребов неизменно играют в эту смертельную игру лучше самцов. Недаром все сокольники предпочитают выходить на охоту с особями женского пола.

– Знатный сегодня день для охоты, мой господин.

– Солнце садится, Ибрагим. Нам пора возвращаться к каику.

– Давненько мы с тобою так славно не охотились вместе.

– Это лето сулит много подобных дней.

Улыбка сошла с лица Ибрагима.

– И мне бы того же хотелось, но Диван настоял на еще одном походе против Карла, брата Фердинанда.