Гарем. Реальная жизнь Хюррем

Напиток был обжигающим и приправлен медом. Гюльбахар эта горечь не нравилась, но она слыхала, что в Стамбуле кофе нынче в моде.

– Говорят, Рустем урезал тебе содержание.

– У меня, что ли, вовсе нет секретов?

– От матери – точно нет.

– Да ты не огорчайся. Это же сущий пустяк.

– Пустяк?! Это оскорбление!

– Он просто пытается меня спровоцировать на что-то выгодное ему, а не мне. Он об этом еще горько пожалеет, когда я стану султаном.

– Не когда, а если.

– Мать …

– Ты слишком доверяешь отцу. Посмотри, что он со мною сделал! – Она грохнула чашкой об поднос, расплескав кофе. – Сколько еще подобных оскорблений ты стерпишь? Он женится на ведьме, делает ее царицей, затем изгоняет тебя в горы, а ее шайтаново отродье сажает вместо тебя в Манисе. Теперь вот еще и поворачивается к тебе спиной, пока Рустем тебя обирает до нитки. Если это подстрекательство, так ты поведись на него, а последствия пусть он сам потом и расхлебывает.

– Это было бы глупо с моей стороны.

– Ой ли, сынок? – Глаза ее наполнились слезами. «Прекрасный мальчик; лучший наследник Османского престола из всех когда-либо явленных миру, а они замышляют его изничтожить. Ты заслуживаешь быть султаном», – думала она.

– Он мой отец и мой султан. Любое действие против него было бы грехом против Неба.

– Уверяю тебя, подобные благородные мысли его новой царице даже в голову не приходят.

– В деле наследования Сулейман – единственный судья.

– До чего же ты наивен!

– Я знаю, что ты ей не веришь. Не верю ей и я. Но всю свою веру я возлагаю на отца.

«Не верю ей? – подумала Гюльбахар. – Да я ее ненавижу до ломоты в костях!».

– Со временем мы исправим всякую несправедливость, – сказал он. – Вероятно, если бы Мехмед был жив, у тебя могли бы быть причины для озабоченности. А Баязида я не боюсь ничуть, равно как и его придурковатого брата. Сулейман меня может хоть в Китай сослать, а все равно, пока я жив, янычары не примут ни того, ни другого вместо меня.

– Янычары не столь терпеливы, как ты. Они хотят, чтобы ты что-то предпринял против этого прямо сейчас.

Мустафа покачал головой:

– Это было бы неправильно.

– Отец Сулеймана так поступил.

– А если я восстану против отца, что будет со мной, когда станут взрослыми мои сыновья? Так мы уподобимся варварам.

– Мустафа, прислушайся к моим словам!

– Нет, я этого не сделаю. Однажды престол перейдет ко мне по праву. И я этого дождусь. Я не пойду ни против отца, ни против Аллаха!

– Он должен умереть, – сказал Рустем.

Михримах побледнела и потупила глаза.

– Да, Михримах, если он когда-либо станет султаном, ты хоть представляешь, что будет с нами? А я тебе скажу. Первым делом он насадит на кол над Вратами блаженства мою голову, а следом вышлет тебя куда-нибудь, где кроме гиен и пообщаться не с кем. А что, по-твоему, ждет твоих братьев?

Она в жизни не видела человека, способного говорить о смерти с таким же бесстрастием, как ее муж. Он обсуждал смерть как последние ходы шахматной партии.

– Твой отец сделал меня визирем еще и для того, чтобы я служил защитой для тебя и твоих детей, – продолжал Рустем. – Но Мустафа ненавидит меня почти столь же люто, как и твою мать.

Михримах отвернулась и огляделась по сторонам. Стояла весна, дул теплый южный ветер. Дельфины резвились в Мраморном море почти у самого берега. Нужно же ему было выбрать столь прекрасный день для обсуждения замышляемого убийства!

– А что, если нас в этом уличат? – спросила она.

– Ничего не делать – больший риск.

– Что мне говорить отцу, если он спросит мое мнение?

– Скажешь, что живешь в смертном страхе перед Мустафой. Такой ответ от тебя для него будет вполне ожидаемым.

Она смотрела, как он поглощает пищу – механически и без удовольствия. Да и в самом деле, хлеб с водой, абаки да перо с бумагой для подведения счетов – вот и готов рай земной для него.

– Чья это идея изначально? Твоя или моей матери?

Рустем улыбнулся, и ее пробил озноб. Михримах, конечно, знала о том, как его называют за глаза, но лишь теперь разгадала тайну отсутствия у него всякой склонности к улыбкам и смеху; верхние клыки у него были несоразмерно длиннее остальных зубов. Открытая улыбка сразу же превращалась на его лице в волчий оскал.

– Разве в Стамбуле может происходить хоть что-то, за чем не крылись бы козни твоей матери? – сказал он.

– А если мы проиграем?

– Если и проиграем, то ничего не потеряем, поскольку Мустафа нам и так враг. А если выиграем, получим власть и над нынешним султаном, и над следующим.

Глава 83

Ослепительная роскошь султанских покоев имела двойное назначение – выставить напоказ богатство Османов и сокрыть их тайны.

Богатство бросалось в глаза сразу: суры Корана бело-синим шрифтом сюлю по периметру комнат, шедевральные изумрудно-багряные оконные витражи, золоченые зеркала из Виченцы по стенам. Ну и, конечно же, ложе на возвышении под балдахином, устланное золотой парчой и малиновым бархатом. Даже кувшин для омовения рук при этом ложе был отлит из золота.

Вся эта роскошь повергала бы души в священный трепет, если бы в султанские покои допускали хоть кого-то, кроме его евнухов-рабов и Хюррем.