Гарем. Реальная жизнь Хюррем

Его мучила подагра; локти и колени иногда разбухали и делались чувствительными до того, что малейшее прикосновение к ним отзывалось нестерпимой болью. И такие обострения иногда затягивались на целую неделю. Он приучился скрывать под румянами нездоровую бледность кожи. И ел теперь очень мало.

Время его было на исходе.

– Я страшно боюсь, – шепнула ему однажды ночью Хюррем, лежа в его объятиях.

– Чего именно, Руслана?

Она положила голову ему на грудь.

– Господин мой, когда ты умрешь, – да не займется заря этого дня никогда, – жизнь моя утратит всякую дальнейшую ценность, так за себя мне бояться нечего. Но вот когда Мустафа вступит на престол, я боюсь, как бы он после этого не казнил всех своих братьев, включая даже бедняжку Джихангира.

– Мы давно ушли от подобного варварства, – сказал Сулейман. – К тому же у Мустафы доброе сердце. И он принес клятву не причинять вреда твоим сыновьям, если только они сами не пойдут против него с оружием.

– Но, когда он впервые взойдет на трон, его, неопытного, сразу же обступят со всех сторон люди не столь благонамеренные. Мы знаем, что султаном будет Мустафа, но кто станет его визирем? Будет ли какой-нибудь старик вроде Лютфи-паши столь же сострадателен к моим сыновьям?

Сулейман крепче прижал ее к себе. С одной стороны, она права, после его смерти и она, и Селим с Баязидом окажутся беззащитными. С другой – он вполне полагался на честь старшего сына. Мустафа же не мясник какой-то, а в равной мере верный и храбрый человек. И нет в нем ни злобы, ни коварства.

– Мустафа – добрый человек и достойный наследник, – сказал он.

– Только вот мать его до сих пор жива, а она меня ненавидит лютой ненавистью.

– И чего тебе от меня надо?

– Не умирай никогда.

Он улыбнулся в темноте.

– Все мы смертны. Такова волею Аллаха наша стезя.

– Тогда мне остается лишь молиться, чтобы за меня хотя бы было кому замолвить слово в Диване. Как насчет Рустема?

«Да, есть в этом что-то, – подумал он. – Будучи его зятем, Рустем будет защищать не только свою жену и его дочь, но и ее братьев. А верность свою он доказал еще в той давней истории с изменой Ибрагима».

– Я на этот счет подумаю, – сказал он.

Вскоре после этого разговора Лютфи-паша умер от чумы, и Сулейман сделал новым великим визирем и вторым после себя человеком во власти Османской империи Рустема.

Аббаса провели в присутствие визиря, где он исполнил теменна и позволил пажам опустить себя на ковер.

– Позвольте мне принести вам свои поздравления с ниспосланной вам великой удачей, – обратился Аббас к визирю. – Она волею Всевышнего воистину вам улыбается. Быть визирем величайшего из всех Османских султанов – благословение превыше понимания.

«Всевышний к этому руку точно не прикладывал», – подумал Рустем.

– Все наши благодарения и хвалы Ему.

– Однако хозяйка моя попросила вам напомнить, что хотя Всевышний и велик, бывают времена, когда щедрость свою – равно как и месть – Он может явить миру лишь через своих земных ангелов, призвав их это сделать.

– Передай своей хозяйке, что я ее слов не забуду и что я ей за них безмерно благодарен.

– Ну так я, собственно, потому и здесь. Чтобы обсудить всяческие способы, которыми вы могли бы доказать ей, что по-прежнему по-доброму памятуете о ней.

«Да уж, – подумал Рустем, – она времени даром не теряет, а сразу взыскивает ей причитающееся». Он хлопнул в ладоши, и пажи поспешили за шербетами и халвой, дабы подсластить ими обещавшее затянуться надолго обсуждение.

– Слышали уже, о чем на базаре шепчутся? – спросил Аббас.

– Если бы только шептались, Аббас. В голос перекрикиваются через ряды о том, как их султан утратил всякий вкус к войне и проводит больше времени со своими архитекторами, чем с воеводами.

– Мою хозяйку тревожит, как бы не нашлось охотников поживиться у него за спиной, пока он отвлекается на подобное.

– Стало быть, и до вас дошли слухи не только с базара, но и из казарм? – спросил Рустем.

– Да весь Стамбул уже наслышан.

Смута, как водится, изначально поползла из Персии. Шах Тахмасп снова повадился учинять набеги на их восточные приграничные земли, казнить муфтиев и насаждать свою сефевидскую ересь – и делал это со всевозрастающей наглостью. Сулейман тем временем продолжал себе мирно писать стихи, диктовать законы и планировать мечети при летних резиденциях в Эдирне и Чамлыдже.

Воины же его истосковались по делу, маясь за дворцовыми стенами в ожидании приказа о выступлении в поход.

«Вот Мустафа – тот бы не сидел, сложа руки и попивая шербет со своими зодчими», – говорили они. Он давным-давно повел бы нас на священную войну с еретиками-персами. Вот как только взойдет он на престол, так мы и выступим снова в поход за новыми победами и трофеями.

«Приход к власти нового султана для Хюррем – конец всего, – думал Рустем. – Уберут ее, а следом и меня».

– И чего бы от меня хотела госпожа Хюррем? – сказал он.

– Просто помнить о том, на чьей вы стороне, и хранить ей верность.

– Превыше всего моя верность султану.

– Значит, вы без тени сомнения искорените любого, кто помышляет о его свержении?

– Конечно!