Гарем. Реальная жизнь Хюррем

– Да, и сам я так же обделался. До чего же ужасно сознавать свою полную беспомощность, правда? – Аббас встал. – Тащите его на борт!

Гонзага закричал было, но один из подручных тут же снова заткнул ему рот кляпом. Вчетвером они легко подняли его за руки и за ноги, занесли на палубу и спустили в трюм «Барбароссы».

«Идеальное отправление правосудия», – подумал Аббас.

Глава 79

Аббас подвесил лампу на крюк под балкой и прислонился к фальшборту, а его люди с плеском опустили скулящий груз в лужу морской воды вперемешку со смолой. Глаза пленника теперь чуть ли не вылезали из орбит, а сам он все силился что-то сказать через кляп.

Дождавшись, когда они останутся наедине, Аббас произнес:

– Теперь я выну тряпку у тебя изо рта. Но, если закричишь, воткну обратно. Понял?

Гонзага кивнул.

– Вот то-то.

Слова изверглись из отверстых уст бурным потоком:

– Я же не знал, что с тобою сделали, клянусь честью, я просто велел тебя избить, чтобы отвадить, вот и все, а если я чем тебя обидел, то клянусь, что заплачу тебе за это сторицей, я же богатый человек, могу много чего тебе предложить, ведь я же не кто-то там, а сам консилья…

Аббас воткнул кляп обратно в скулящий рот. «Будто пес, пытающийся выблевать кость из горла, – подумал он. – Вот и мне когда-то было таково же».

– Да что ты мне можешь предложить, консильяторе? Деньги? Да мне их девать некуда. Султан и его госпожа оплачивают все мои расходы. У меня роскошный гардероб и брильянтов больше, чем влезет в твои бездонные карманы. Нет, единственное, чего я страстно желаю, – это то, что дается каждому мужчине от рождения. А ты у меня это отнял. И вернуть мне отнятое не в состоянии.

Аббас вытащил из-за пояса кинжал, поднес его вплотную к лицу Гонзаги и повертел его так, чтобы тому были получше видны отблески лампы на лезвии.

– Вот, погляди-ка, Ваше Сиятельство. Простейший инструмент. Им можно резать хлеб, а можно разрушить жизнь мужчины. Все зависит от намерения. И каково мое намерение, Ваше Сиятельство? Догадываешься?

Аббас стянул вверх полы плаща Гонзаги и, обнажив его ляжки и пах, сомкнул пальцы на яйцах Гонзаги и стал их понемногу сдавливать в кулаке. Лицо сентора налилось кровью, и он снова попытался закричать сквозь кляп.

– Представляешь, каково это? А когда отдавал приказ – представлял?

Гонзага яростно замотал головой. Аббас коснулся лезвием ножа его плоти и прочертил тонкую кровавую линию. Пленник забился как рыба на берегу, а евнух заткнул нож обратно за пояс.

– Нет, консильяторе, я такого ужаса не пожелал бы и врагу, хотя ты мне больше, чем враг. Но не могу я этого проделать даже над тобой. В жизни бы не запятнал себе душу таким грехом.

Гонзага поджал колени к подбородку, откатился на бок. И разрыдался.

– Я окажу тебе милость, коей сам от тебя не дождался, и сохраню тебе жизнь такой, какая она есть, чтобы ты оценил по достоинству, чего она стоит. Вкуси же ее всю до последней секунды. На рассвете этот галиот отчаливает в Алжир. Я поручил капитану продать там тебя на рынке. Вот когда тебя прикуют к гребной лавке, у тебя и будет время, сидя на веслах по щиколотку в собственном дерьме по восемнадцать часов в сутки, поразмыслить над тем, что ты сотворил со мною и со своею дочерью. Времени на осмысление тебе, думаю, хватит. Говорят, некоторые там и по пять лет протягивают, прежде чем силы их вконец оставляют. – Аббас отправился к трапу. – Если бы только и ты оказал мне тогда подобное снисхождение!.. Ну да с Богом, Ваше Сиятельство.

И, сняв лампу с крюка, он ушел, оставив Антонио Гонзагу в наводящей жуть кромешной темноте.

Луна уже закатилась за семь холмов, когда Людовичи наконец вернулся. Джулия еще даже не ложилась, а сидела у окна, уставившись в пламя свечи.

Он положил ей руку на плечо.

– Дело сделано, – шепнул он, и ощутил рукой ответное пожатие ее пальцев, но вслух Джулия ничего не сказала. Людовичи оставил ее все там же и отправился в постель, зная, что все равно не уснет.

Аббас выбрал собственный ключ из гирлянды висевших у него на поясе. Бывший капы-ага был последним из белых евнухов с ключами от гарема. Теперь султан доверял такую ответственность только обрезанным полностью.

Он осел на свой топчан. Кот вспрыгнул ему на колени, замурлыкал, и Аббас стал рассеянно гладить его. Затем снял тюрбан и уронил лицо на руки.

Месть оказалась не особо сладкой на вкус. Что ему теперь делать со своей болью, когда ее более не уймешь мечтами о возмездии? Счеты с Гонзагой он свел, но ничто и никогда не изменит того, что тот натворил.

Часть 8 Опасное окно

Глава 80

Топкапы, 1553 г.

Сулейман прожил на свете сорок девять лет, и возраст грыз его кости. Он все больше и больше времени проводил в затворничестве наедине с шейх-уль-исламом за чтением Корана.