Гарем. Реальная жизнь Хюррем

– Это правда, турки вызывают у меня восхищение, но родину я все-таки люблю больше. Вероятно, вам следовало бы оставить идею переговоров с султаном. Вместо этого я бы мог устроить вам встречу с турецким адмиралом Драгутом.

– Драгут?

– Вот он – настоящий пират: кто больше предложит, тому и продается. Так что если уж кому и требовать с Венеции дань за свободу судоходства, так это Драгуту, от которого можно ждать разумных гарантий, а не визирю.

Гонзага осушил бокал.

– Продолжай.

– Драгут – вольный флибустьер. Сделайте ему достойное предложение, и он переметнется на вашу сторону.

Гонзага расплылся в улыбке.

– Ну что же, дорогой мой торговец-ренегат, видно, ты и впрямь способен сослужить добрую службу Республике.

– Я крайне рад, что вы так считаете, – сказал Людовичи.

Джулия наблюдала за их беседой, затаившись в тени наверху лестницы. Ее отец! Он выглядел полным незнакомцем. Смотрелся серее и мельче, чем помнился. Они не виделись двенадцать лет, но от его голоса ее по-прежнему пробирала холодная дрожь. Вспоминались молчаливые трапезы, пыльные Библии и, конечно же, пронзительные крики Аббаса из трюма капера.

Она покопалась в душе в поисках хоть малейшего призрака дочерней привязанности к этому человеку – и не нашла ровным счетом ничего. Вместо этого Джулия испытала глубокое душевное сродство с Людовичи, когда тот вручал очередной бокал вина тому, кто искалечил его лучшего друга и сломил дух его любимой женщины.

Глава 77

В тот же день посыльный доставил в резиденцию байло запечатанное письмо на имя посла. В нем говорилось, что Драгут будет ждать его на галиоте «Барбаросса», пришвартованном в гавани Галаты. Гонзаге предлагалось явиться туда на встречу в полночь и одному, и он не уведомил никого о назначенной тайной встрече с адмиралом Драгутом, кроме хозяина дома. Ведь Людовичи сумел в полной мере объяснить венецианцу, что чем меньше лиц будет в курсе, тем лучше. А Гонзага о роли Людовичи в приготовлениях и вовсе не упомянул, решив поберечь его на случай, если он для чего-то еще понадобится в будущем.

Той же ночью он отбыл из Перы в карете. Байло пожелал ему удачи, помахал рукой на прощание, и Гонзага погрузился в чернильные недра Галаты.

Небо было ярко-розовым от подсветки, исходящей от расположенных поблизости литейных цехов. Из густой тени Аббас смотрел, как карета с грохотом выкатилась из одного из ведущих к ней крутых переулков и остановилась на набережной. Из нее вылез человек в облачении венецианского сенатора и прошел мимо дверного проема, в котором затаился Аббас: «Тот самый синьор Гонзага – так вот ты, стало быть, какой…»

Десятилетие с лишним мигом прокрутилось обратно. Он вновь почувствовал себя в трюме вонючего капера и заново пережил весь нахлынувший на него тогда леденящий ужас.

Их было трое – главный с ножом и двое подручных.

Наемники плотно перебинтовали ему пах и бедра, чтобы замедлить кровотечение. Хотя Аббас брыкался и пытался вывернуться, но все было без толку. Главарь лишь грязно выругался, и они стали ждать, когда он дойдет до изнеможения, прежде чем взяться за свою работу. Аббас сопротивлялся изо всех сил. Но одному против троих, да еще и со связанными за спиною руками, ему не на что было уповать.

Когда дело было сделано, рану залили кипящей смолой, и юноша потерял сознание.

Очнувшись, он почувствовал, что рану все еще перевязывают бумажной тканью, пропитанной ледяной водой. В отверстие повязки они вставили запорный кран, чтобы он не изошел кровавой мочой.

Затем подручные того, что с ножом, схватили его под мышки, поставили на ноги и принялись водить кругами. На одном конце трюма помутившемуся взору Аббаса открывалась осклабившаяся посиневшая голова дуэньи Джулии; на другом – лужа его собственной крови, скопившейся на дне трюма вокруг бухты просмоленного каната и лебедки с оборванным тросом…

Так они и ходили этими бесконечными кругами долгие часы. Особо ужасала любезность, с которой наемники с ним говорили, подбадривали его, припоминая прошлые операции с их участием и нахваливая его за невиданную ими доселе отвагу, заверяя, что все кончится хорошо.

Они вели себя как старые добрые друзья, пришедшие на выручку, а вовсе не как мучители. Что еще хуже, он навзрыд благодарил их за оказанную ему помощь, когда наемники наконец перестали таскать его кругами по трюму и опустили обратно на днище в полубессознательном состоянии и практически обезумевшего от боли.

Аббас понятия не имел, сколько провалялся там без сознания. Судя по всему, не один час. А затем у него поднялся страшный жар. Но пить ему не давали, и язык во рту набух так, что он едва не задохнулся, а губы растрескались до неспособности вымолвить ни слова.

Однажды наемники вернулись в трюм и склонились над ним, чтобы осмотреть рану. Сняли с него повязки и согласно покивали головами, явно чем-то довольные. Когда же они отворили запорный кран, моча из него так и забила фонтаном через весь трюм.

– Ну вот и славно, – сказал один, похлопывая его по плечу. – Крепкий ты парень, однако. Все у тебя будет хорошо. Разве я тебе не говорил?