Гарем. Реальная жизнь Хюррем

Бойкая торговля контрабандной пшеницей на черном рынке была самой плохо охраняемой тайной Османской империи. У каждого уважающего себя турецкого бея имелись обширные и активно возделываемые пахотные угодья. Полутора годами ранее даже Рустем рискнул послать в Венецию кружным путем через Александрию собственный караван парусных зерновозов, – и дело было удачным настолько, что визирь и сам поразился, насколько огромную прибыль, оказывается, дает одна-единственная беспошлинная поставка.

После засушливого лета 1548 года все последующие пять лет выдались в Турции отменно урожайными на пшеницу, а Венеция тем временем испытывала зерновой голод. И чем острее он становился, тем стремительнее наживались купцы. Так, карамусалы Людовичи регулярно отправлялись на Родос или в черноморские порты за шкурами или шерстью, которые брались на борт ровно в том количестве, которое было необходимо для того, чтобы прикрыть ими зерно, за которым они попутно тайно заходили в порт Волос. На обратном пути турецкие сторожевые суда, которым полагалось следить за соблюдением зернового эмбарго, пропускали груженные контрабандой корабли без досмотра, но стоила эта привилегия дорого.

– Рустем-паша хочет тысячу дукатов в месяц сверх того, что имеет, – доложил Аббас.

Людовичи вскинул руки:

– Мне это не по карману!

– Извини, конечно. Но таков теперь бакшиш к уплате.

– Неужто нет предела алчности Рустема?

– По-видимому, нет.

– Скажи ему, что я отказываюсь.

– Не горячись, Людовичи. Даже и с тысячей бакшиша сверху ты будешь иметь двойной навар с каждого фунта зерна, выгруженного в Венеции. Почем ты его здесь берешь? По двенадцать асперов за фунт. А почем продаешь в Италии? По тридцать пять, и Рустем об этом знает.

– Мне же нужна прибыль.

– Вот и он то же самое говорит.

Людовичи вздохнул. Ничего не поделаешь. Хочешь заниматься коммерцией в их империи, изволь платить столько, сколько запросит визирь. Это правило известно всем и каждому.

И они перешли к обсуждению текущих вопросов – согласованию маршрутов его кораблей и сумм, причитающихся мелким чиновникам на местах. По ходу дела Людовичи отсчитывал причитающиеся с него дукаты из принесенной с собою кожаной мошны.

Аббас теперь был главным осведомителем Людовичи о настроениях при дворе и о внутренней политике Высокой Порты. После гневной тирады в адрес Хюррем и размаха коррупции, с ее ведома развернутой Рустем-пашой, – хотя сам был теперь ее неотъемлемой частью, – Аббас вдруг сказал как бы невзначай:

– Еще говорят, что Мустафа затевает мятеж.

– Ты-то откуда услышал?

Аббас пожал плечами.

– Говорят, он сосватал свою дочь за сына шаха Тахмаспа, и просит того поддержать восстание против Сулеймана.

– Сулейман об этом знает?

– По-твоему, нам с тобою дозволительно знать хоть что-то неведомое Властелину жизни?

– Тревожная новость, однако.

– Тебе и твоим друзьям надо бы отправить делегацию на переговоры с Мустафой, – сказал Аббас. – А то ведь, когда он взойдет на трон, он вполне может оказаться отнюдь не столь благосклонен к нашему делу, как Рустем, и тогда ты еще истоскуешься по нынешнему визирю с его алчностью. Так что лучше бы начать приготовления уже сейчас. Я бы на твоем месте поставил на обоих коней.

– По-твоему, Мустафе это действительно под силу?

Аббас пожал плечами так, что даже огромные брыли под его подбородком затряслись.

– За ним – поддержка янычар.

– Но он же ее мигом лишится, если вступит в союз с шахом.

– Так ведь союз-то может быть и мнимым – всего лишь приманкой, чтобы выманить Сулеймана в поход против него.

«Если все это правда, – подумал Людовичи, а в прошлом Аббас поставлял ему исключительно точные сведения, – то мне с купцами действительно нужно предпринимать шаги на будущее уже сейчас. Ведь после восшествия на престол Мустафа может оказаться весьма неблагосклонен к тем, кто помогал набивать карманы его врагу Рустему. Аббас прав, нужно действительно поставить на обе карты – и на валета, и на короля».

– А ты сам, Аббас, что собираешься делать? – спросил он.

– Приму волю Господа.

Уходя, Аббас, поколебавшись, обернулся в дверях и произнес на прощание:

– Если со мною вдруг что-то случится, ты уж позаботься о Джулии.

– Сделал? – спросила Хюррем.

– Все как просили, – кивнул Аббас. – Семя посеяно.

– Слухи доползут до ушей Сулеймана?

– Ну а как им не доползти-то?

– Вот и хорошо, – улыбнулась она. – А как там Джулия?

– И у Джулии тоже все хорошо, – ответил он, отказываясь заглатывать наживку.

– До чего же ты все-таки верный друг. Спасибо, можешь идти, Аббас.

Врожденное увечье не позволяло Джихангиру ни стоять, ни сидеть прямо. «Будто под тяжестью взваленного на плечи невидимого мешка вечно согнут», – подумал Сулейман.

Ни коня пришпорить, ни тетиву натянуть, ни саблей взмахнуть не в состоянии. Даром что сын гази. Однако именно этот калека был любимым сыном султана.

– Виделся с Мустафой?

Джихангир глаз не поднял. Как всегда, подумал Сулейман, робеет передо мной будто конюх.

– Он в добром здравии, мой господин. Шлет приветы.

– А мать его как, тоже в добром здравии?

– Воистину так, господин.