Читаем Гармонія (новели) полностью

— Не знаю, як там було, а Петренчиха носить по саду та дзеленьбом виспівує. Культура!

— І заводу гарного дівки були, а так розпаскудилися, — солодко сказала вона і знову згадала про свою ногу: крутить.

— То як же буде? — спитав Петро.

— Отак і буде: попасе до покрови, а там піде до школи... — відповіла Марта.

— А в мене йому добре було б, харчі, що ми їмо — один стіл, на зиму пришви справив би, а в тебе ж, — він кинув на стіжок жита, — хліб на учоті!

— Не подохнем, — згорда одказала Марта. — А за науку, яка вже не буде, хай потім не плачеться на матір, що не пустила до школи...

Петра образило останнє Мартине слово.

«Всяке стерво по науку плазує, — гадав він, — нема, щоб як раніше: прийміть, дядьку, за шматок хліба робитиму...»

Він, похмуро засміявшись із своєї думки, сказав до Марти:

— Да воно правда: вивчиться по совєцьких школах краще лаяться... Я не силую: своя рука — владика... То, мабуть, тепер із оранкою теж буде іначе: виорав тобі даровизни панської десятину та привезу ще просо і — розквитаємося. А на ті клапті шукай собі орача.

Він потяг востаннє недокурка, повернув його у жовтих пучках і кинув, плюнувши на пісок: сам устав, подивився ще раз хазяйським оком на Мартине дворище, — нічого не сказав, а тільки поспитав бабу:

— Ваші хлопці дома?

«Родається...» — зраділа Горпинка і вимовила, запишавшись:

— Не знаю, як тобі й сказать: Пилип із церкви прийшов та спить у клуні; ти не був, майбуть, сьогодні? Там чуть до бійки не дійшло: Петренкова рідня автокефальну хоче. «Не розуміємо, нам, — каже, — на рідній мові...» Сміялися люди, а він аж запінився... Іди, когось да застанеш.

Марта зозла та несподіванки, що сказав про оранку Гордійчин, не знала, що йому й сказати: умовлялися за хлопця, що пастиме, орати й ті клапті, а тут...

— На чорта й краще, — сказала вона, — пас, пас ціле боже літо, падав за скотиною, а в тебе совісті знайшлося тільки панську десятину виорати?.. Ми ж умовлялися...

Петро дивився у землю і твердо:

— Умовлялися — одно, а робота — друге.

Марта запеклася й безпорадно мовчала; тоді з кінця жорості підвівся гінкий, білявий, з різкими рисами обличчя Опанас, її тринадцятилітній син, і злісно сказав Петрові:

— Як така балачка, дядьку, то чорти вам більше пастимуть, а не я: виорали на панському — і кінець! А сьогодні я вже не пожену.

Гордійчин не ждав такої рішучої заяви, але, коли помітив, що Марта теж згоджується з думкою хлопця, почав його залякувати:

— А в суд не хочеш? Гляди, бач, щоб з великого розуму дурним не став: за саму оранку треба до Покрови служить — знаєш це?

— Не сваріться... Да ладком, не треба цього, хіба не можна всовістити його? — сказала Горпинка до Марти, натякаючи на сина.

Сварку слухала вона з великою насолодою: рідко ж бувають у Лемківці такі веселі дні! «Як вишкварка та...» — подумала вона про Опанаса і затихла, бо Марта, — по очах було видно, — розлютилася і далі не могла стерпіти.

— Подавай у суд, — кинула вона злісно Гордійчину, — не думай так високо про свою могутність: Пшіндзьовський кращий був, та зуби поламав, а таких панів, що бублик у руці держить, а чорну лусту хліба прасує, — знаємо!

Це була найбільша образа Петрові, бо про цей бублик усе село говорило.

— A-а, ось якої ми! Зраділа, що десятину землі чужої дали? Думаєш — чужі сльози злидні виплачуть? Не безпокойся, не довго вже зосталось царствувать: прийде ще коза до воза, та смердітиме погано... Ось поназдивишся, — загрозливо скінчив Гордійчин, — коли не прийдеться руки цілувать, щоб простили люди за чуже добро... Злидні!

І він, сердито вигукнувши лайку, пішов кутком до Горпинчиних синів.

Горпинка була задоволена неділею: такий прехороший день удався, так багато новин, і ця сварка з Петром; ще хотіла розказати Марті сон позавчорашній, та, мабуть, не треба буде...

«Б’ється козачка, як риба тая, — згадала вона. — Ні, не вміє шанувати заможних людей, не змалюється, хай попухне на картоплі — ласкавіша стане!..»

«Ногу, — рішила Горпинка, — треба неодмінно погризти, за паляницею, коли пришле оцього лобатого Опанасика, — сьогодні нема печеного, хай походить...»

— Мабуть, Марто, зроби вже мені ласку — погризи, піду й собі до дому, — сказала вона, підвівшись, та хруснувши ногою, нахилилася й потерла рукою чорну кісточку, мов грудку землі...

— Письмо від Митра прийшло, — сповістив, нахилившись до матері, Опанас; але Марта заховала свою радість і перервала його, щоб одправити Горпинку, сказала:

— Ідіть, бабо, додому та другим разом, як ногу обмиєте. Я хоч до церкви не ходжу, а неділю святкую; прийдіть у будень.

Горпинка образилася:

— Чудасія прямо! Хіба це довге діло — прополоскати в казанку — пхи!.. Забилася такий світ: чи ти смієшся, чи що?

— Я не сміюся давно вже, а гризти сьогодні не буду вам. — І Марта стала у воротях та ждала, як видно, коли попрощається Горпинка.

— Мамо, Опанас каже, що наша теличка пополювала сьогодні, — сказала Варка, але на неї зозла глянув Опанас, вона злякано замовкла.

— Дурна ти, — одказала їй мати.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Антон Райзер
Антон Райзер

Карл Филипп Мориц (1756–1793) – один из ключевых авторов немецкого Просвещения, зачинатель психологии как точной науки. «Он словно младший брат мой,» – с любовью писал о нем Гёте, взгляды которого на природу творчества подверглись существенному влиянию со стороны его младшего современника. «Антон Райзер» (закончен в 1790 году) – первый психологический роман в европейской литературе, несомненно, принадлежит к ее золотому фонду. Вымышленный герой повествования по сути – лишь маска автора, с редкой проницательностью описавшего экзистенциальные муки собственного взросления и поиски своего места во враждебном и равнодушном мире.Изданием этой книги восполняется досадный пробел, существовавший в представлении русского читателя о классической немецкой литературе XVIII века.

Карл Филипп Мориц

Проза / Классическая проза / Классическая проза XVII-XVIII веков / Европейская старинная литература / Древние книги
Тайная слава
Тайная слава

«Где-то существует совершенно иной мир, и его язык именуется поэзией», — писал Артур Мейчен (1863–1947) в одном из последних эссе, словно формулируя свое творческое кредо, ибо все произведения этого английского писателя проникнуты неизбывной ностальгией по иной реальности, принципиально несовместимой с современной материалистической цивилизацией. Со всей очевидностью свидетельствуя о полярной противоположности этих двух миров, настоящий том, в который вошли никогда раньше не публиковавшиеся на русском языке (за исключением «Трех самозванцев») повести и романы, является логическим продолжением изданного ранее в коллекции «Гримуар» сборника избранных произведений писателя «Сад Аваллона». Сразу оговоримся, редакция ставила своей целью представить А. Мейчена прежде всего как писателя-адепта, с 1889 г. инициированного в Храм Исиды-Урании Герметического ордена Золотой Зари, этим обстоятельством и продиктованы особенности данного состава, в основу которого положен отнюдь не хронологический принцип. Всегда черпавший вдохновение в традиционных кельтских культах, валлийских апокрифических преданиях и средневековой христианской мистике, А. Мейчен в своем творчестве столь последовательно воплощал герметическую орденскую символику Золотой Зари, что многих современников это приводило в недоумение, а «широкая читательская аудитория», шокированная странными произведениями, в которых слишком явственно слышны отголоски мрачных друидических ритуалов и проникнутых гностическим духом доктрин, считала их автора «непристойно мятежным». Впрочем, А. Мейчен, чье творчество являлось, по существу, тайным восстанием против современного мира, и не скрывал, что «вечный поиск неизведанного, изначально присущая человеку страсть, уводящая в бесконечность» заставляет его чувствовать себя в обществе «благоразумных» обывателей изгоем, одиноким странником, который «поднимает глаза к небу, напрягает зрение и вглядывается через океаны в поисках счастливых легендарных островов, в поисках Аваллона, где никогда не заходит солнце».

Артур Ллевелин Мэйчен

Классическая проза
Я и Он
Я и Он

«Я и Он» — один из самых скандальных и злых романов Моравиа, который сравнивали с фильмами Федерико Феллини. Появление романа в Италии вызвало шок в общественных и литературных кругах откровенным изображением интимных переживаний героя, навеянных фрейдистскими комплексами. Однако скандальная слава романа быстро сменилась признанием неоспоримых художественных достоинств этого произведения, еще раз высветившего глубокий и в то же время ироничный подход писателя к выявлению загадочных сторон внутреннего мира человека.Фантасмагорическая, полная соленого юмора история мужчины, фаллос которого внезапно обрел разум и зажил собственной, независимой от желаний хозяина, жизнью. Этот роман мог бы шокировать — но для этого он слишком безупречно написан. Он мог бы возмущать — но для этого он слишком забавен и остроумен.За приключениями двух бедняг, накрепко связанных, но при этом придерживающихся принципиально разных взглядов на женщин, любовь и прочие радости жизни, читатель будет следить с неустанным интересом.

Альберто Моравиа , Галина Николаевна Полынская , Хелен Гуда

Современные любовные романы / Эротическая литература / Проза / Классическая проза / Научная Фантастика / Романы / Эро литература