Читаем Гармонія (новели) полностью

«То я пожартував, бо ми з хлопцями вчора товченики на полі варили, а Кіндратів Карпо (це мій, виходить, хлопець!) картопляники все згадував...»

Баба тільки рукою махне: отак випитав у неї, як те зілля шукати...

Була ще у Гавриша Мар’яна на селі, — довга дуже історія, — але померла — зажурилася, як його до тюрми загнуздали! Ой там любилися так, що, як заспіває, було, Мар’яна (а вона жила на моєму кутку), проклятий син буду, не можна спать, ну підводить тебе з сіна в клуні, аж ростеш наче, їй-бо! Так одклепав Гавриш за того «Кобзаря» три годи; були ще грішки за ним, правда, з долинською економією: спалив хтось на другу ніч, як тільки Гавриша забрали до тюрми, але діло це якось потухло, бо таки часто горіли тоді не одні економії; а, бува, й дядько заможненький — дивишся, все наче гаразд, а він тобі до Бога димом пішов!..

Яке вже не є глухе наше село, а докотилася й сюди чутка, що погнали Гавриша з київської тюрми десь золото копати; село з того часу як заніміло, бо затужили по базарах, заголосили ту мобілізацію скажену: матері в припіл сльози ховали, наче ранню росу струшували, сестри схлипували, а жінки з дітьми тільки приказували:

Не йдуть царі самі биться,А вас, бідних, гонять...

Далі не пам’ятаю... Але за товариша Гавриша я докажу тобі.

Осика нахилився до мене й пошепки додав:

— Хай оцей чоловік пройде: це — Журавель. У-у! Там багатир колись був — по три пари волів держав.

Я, звичайно, погодився переждати Журавля, бо, правду кажучи, подобався мені Осика своєю манерою оповідати, а сам був уже чоловік у літах, часто кашляв спльовуючи, а його колись, мабуть, у молодості, глибокі, ясні, з довгими віями очі видавлювали тепер сльози... Але в голосі ще бриніла така сила, він так умів захоплюватися якоюсь подією з власного чи громадського життя, що мимоволі слухав би Осичиних оповідань без кінця...


— Ну, Журавель потолочив уже пісок вулицею, тепер можна й розказувати, — продовжував знову Осика.

— От крамниця наша: збоку глянути, виходить ніщо, правда? А скільки-то ми попомучилися по тих базарах, де всяке стерво підстригати мужицьку вовну хоче!.. Але я вже буду все по порядку розказувати: якраз, наче на гріх, доснувалася думка до Журавля! Його, бачте, синок да скінчив двокласну (це в сусідньому селі), а коли на селі настала ото голодовка, дехто почав уже пробувати, який-то на смак курай, тоді до села приїхав несподівано товариш Гавриш (він уже тоді з «товаришами» був!). Ну, приїхав, — зразу ж до мене — старі знайомі; зрадів я, та, правду кажу, не дуже, бо село аж клекотіло тоді: Журавленко завів свою гарнізацію (бо хотіли хліб у багачів трусить, і тільки хто про це писне — на другу ніч у ставу плаває!).

«Гавриш у комуні тепер...» — прошепотіло ще звечора село.

Я потерпаю собі, побалакав із Гавришем, розказав йому про наші долинянські порядки, а він зціпив зуби, взявся за голову да так за столом аж застиг: думав.

«Хліб, — каже мені Гавриш, — нехай кров стікатиме з того хліба — потрусимо. Не можна ж, щоб хтось вимінював грамофони та золоті сережки, а комусь із кураю смерть у чоловічках вигравала. Цього не буде!»

Ми довго отак мовчки просиділи коло коптилки, вже моя стара й картоплю поставила на стіл, каже: «Хотіла картопляників спекти ради гостя, а борошна й пилинки немає...» Гавриш так якось чудно засміявся, мабуть, згадав, як він бабу картопляниками про зілля випитував!

«У мене, — каже, — десь у торбі ще є шматок хліба: хватить на вечерю... А де ж це ваш Карпо?» — питає у старої, а вона на всю хату так і заголосила: «Убили на війні мого сина...»

Промовчали ми цю хвилину, а далі Гавриш і каже:

«Ех, життя на селі злиденне! Революцію зробили, а ви й досі не опам’ятаєтеся: здихаєте, а злишків у багачів забрати боїтеся, правда?»

«Да воно, — одказую йому, — правда. Он, за вашої пам’яті ще, скільки балакали за той кооператив, а й досі толку немає: скубуть останні злидні по базарах...»

«Оце вже, — мовив уголос Гавриш, — чортівня зовсім. Але скажете, брешу, коли не збудую долинянам кооператив!»

Сказав це він, а я тільки-но картоплину обчистив, коли це коло дверей (у мене там сука спала на ганку) як заскавулить, так я й обмертвів: «Це — Журавленкова гарнізація...»

Заходять вони утрьох до хати, а Журавленко револьвера в руці держить — от-от стрельне...

«Яка твоя програма?» — питає він, не поздоровкавшись, у Гавриша.

«Яка програма?» — пильно так дивиться на нього Гавриш, а той знову:

«Ти за комуну чи крестьян?»

Ну, думаю собі, отут нам усім трьом жаба цицьки дасть: Журавленко не милує.

«Чудний ви чоловік, — каже йому Гариш, — револьвера треба заховати, а то він ще вистрелить, а ми повечеряємо з дядьком Кіндратом, а документи мої маєте: безробітний учитель».

І витяг із-за пазухи якісь папірці та й передав Журавленкові; підкрутили вони тоді гнота у моїй коптилці, крутили того папірця коло світла на всі боки, а далі Журавленко запитав:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Антон Райзер
Антон Райзер

Карл Филипп Мориц (1756–1793) – один из ключевых авторов немецкого Просвещения, зачинатель психологии как точной науки. «Он словно младший брат мой,» – с любовью писал о нем Гёте, взгляды которого на природу творчества подверглись существенному влиянию со стороны его младшего современника. «Антон Райзер» (закончен в 1790 году) – первый психологический роман в европейской литературе, несомненно, принадлежит к ее золотому фонду. Вымышленный герой повествования по сути – лишь маска автора, с редкой проницательностью описавшего экзистенциальные муки собственного взросления и поиски своего места во враждебном и равнодушном мире.Изданием этой книги восполняется досадный пробел, существовавший в представлении русского читателя о классической немецкой литературе XVIII века.

Карл Филипп Мориц

Проза / Классическая проза / Классическая проза XVII-XVIII веков / Европейская старинная литература / Древние книги
Тайная слава
Тайная слава

«Где-то существует совершенно иной мир, и его язык именуется поэзией», — писал Артур Мейчен (1863–1947) в одном из последних эссе, словно формулируя свое творческое кредо, ибо все произведения этого английского писателя проникнуты неизбывной ностальгией по иной реальности, принципиально несовместимой с современной материалистической цивилизацией. Со всей очевидностью свидетельствуя о полярной противоположности этих двух миров, настоящий том, в который вошли никогда раньше не публиковавшиеся на русском языке (за исключением «Трех самозванцев») повести и романы, является логическим продолжением изданного ранее в коллекции «Гримуар» сборника избранных произведений писателя «Сад Аваллона». Сразу оговоримся, редакция ставила своей целью представить А. Мейчена прежде всего как писателя-адепта, с 1889 г. инициированного в Храм Исиды-Урании Герметического ордена Золотой Зари, этим обстоятельством и продиктованы особенности данного состава, в основу которого положен отнюдь не хронологический принцип. Всегда черпавший вдохновение в традиционных кельтских культах, валлийских апокрифических преданиях и средневековой христианской мистике, А. Мейчен в своем творчестве столь последовательно воплощал герметическую орденскую символику Золотой Зари, что многих современников это приводило в недоумение, а «широкая читательская аудитория», шокированная странными произведениями, в которых слишком явственно слышны отголоски мрачных друидических ритуалов и проникнутых гностическим духом доктрин, считала их автора «непристойно мятежным». Впрочем, А. Мейчен, чье творчество являлось, по существу, тайным восстанием против современного мира, и не скрывал, что «вечный поиск неизведанного, изначально присущая человеку страсть, уводящая в бесконечность» заставляет его чувствовать себя в обществе «благоразумных» обывателей изгоем, одиноким странником, который «поднимает глаза к небу, напрягает зрение и вглядывается через океаны в поисках счастливых легендарных островов, в поисках Аваллона, где никогда не заходит солнце».

Артур Ллевелин Мэйчен

Классическая проза
Я и Он
Я и Он

«Я и Он» — один из самых скандальных и злых романов Моравиа, который сравнивали с фильмами Федерико Феллини. Появление романа в Италии вызвало шок в общественных и литературных кругах откровенным изображением интимных переживаний героя, навеянных фрейдистскими комплексами. Однако скандальная слава романа быстро сменилась признанием неоспоримых художественных достоинств этого произведения, еще раз высветившего глубокий и в то же время ироничный подход писателя к выявлению загадочных сторон внутреннего мира человека.Фантасмагорическая, полная соленого юмора история мужчины, фаллос которого внезапно обрел разум и зажил собственной, независимой от желаний хозяина, жизнью. Этот роман мог бы шокировать — но для этого он слишком безупречно написан. Он мог бы возмущать — но для этого он слишком забавен и остроумен.За приключениями двух бедняг, накрепко связанных, но при этом придерживающихся принципиально разных взглядов на женщин, любовь и прочие радости жизни, читатель будет следить с неустанным интересом.

Альберто Моравиа , Галина Николаевна Полынская , Хелен Гуда

Современные любовные романы / Эротическая литература / Проза / Классическая проза / Научная Фантастика / Романы / Эро литература