Гароэ

Огромные кувшины, в которых готовили пурпуровую смесь или хранили мочу в ожидании, когда она разложится, были изготовлены из глины низкого качества. Поэтому они по большей части треснули и в итоге лопнули; их содержимое вылилось на землю, и лагерь превратился в вонючую трясину, где не то что шагу ступить, даже дышать-то было невозможно.

Так что первые лучи солнца осветили пейзаж в духе Данте, а уж человеку, впавшему в отчаяние при виде того, что богатства, которые почти были у него в руках, исчезли в мгновение ока, он и вовсе показался кошмарным.

– Не может быть! – ревел капитан, стегая хлыстом по всему, что попадалось ему на пути. – Не может быть! Проклятый адский остров!

Возможно – это только предположение, – какой-нибудь другой человек смекнул бы, что столь нежданное-негаданное бедствие было явным предостережением судьбы, однако упрямый капитан Диего Кастаньос не принадлежал к этой редкой породе людей. Он согласился принять назначение, которое казалось ему суровой ссылкой, в уверенности, что по возвращении превратится в богатого отставного военного, и никак не мог смириться с несчастьем, ни с того ни с сего свалившимся ему на голову.

Он обдумывал свое положение почти два часа, расположившись на той самой скале, которую неделями раньше занимал молодой лейтенант, а по прошествии этого времени отправился в то место – вдали от зловонного лагеря, – где его ожидали остатки отряда.

– Соберите бурдюки с краской, которые уже готовы, и все, что еще может сгодиться, – приказал он своим обычным непререкаемым тоном. – Поищем другой источник и начнем все сначала.

* * *

– Начать все сначала означало, что потребуется еще больше орхила, а главное, еще больше воды, и как раз в тот момент островитяне явили лучший на моей памяти пример благоразумия и послушания, – заметил генерал Гонсало Баэса. – Срочно собрался Совет старейшин, который пришел к выводу, что все дары испанцев только поссорили островитян между собой, а посему приказал незамедлительно и без всяких отговорок вернуть зеркала, бусы, кастрюли, лоскуты материи – все до последней вещи.

– Разумное решение! – не мог не признать монсеньор Касорла. – Ей-богу, весьма разумное!

– В тот день меня там не было… – сказал его собеседник. – Судя по тому, что мне рассказали, на это стоило посмотреть: мужчины, женщины, старики и даже дети один за другим проходили и молча складывали некогда такие желанные вещи к ногам капитана Кастаньоса, который отказывался верить своим глазам. Затем выступил вперед Бенейган собственной персоной и объявил, что отныне, если испанцам понадобится орхил, им придется добывать его самостоятельно.

– Во едреный корень!

– Подобное выражение не пристало духовному лицу, но в данном случае оно вполне уместно, дорогой друг, – согласился хозяин дома. – Я не сумел бы дать более краткое и образное определение, да еще такое точное. Желание обладать тем, в чем мы не испытываем надобности, зачастую ведет нас к пропасти, поэтому тут необходимо благоразумие, чтобы вовремя остановиться, все взвесить и вернуться в исходную точку.

– Жаль, что мне вечно не хватало смелости это сделать! – посетовал арагонец. – А ведь, должен признаться, возможностей было более чем достаточно.

– Никогда не поздно все исправить.

– Для этого надобно быть мудрым, так что, сдается мне, это вряд ли у меня получится.

– У меня тоже.

* * *

С севера, пересекая долины и ущелья, донеслась серия свистов, и где-то после часа такого общения – эффективного и непонятного для постороннего человека – Гарса передала лейтенанту суть «разговора» одной-единственной фразой:

– Твой капитан объявил предателями Короны тех, кто откажется собирать орхил.

– Бог мой!

– Что значит «предатель Короны»?

– А то, что этот сукин сын может «законно» преследовать, казнить, обращать в рабство или подвергать всякого рода пыткам и притеснениям кого захочет, не отчитываясь ни перед кем в своих действиях.

– Как закон может заставлять кого-то работать против воли?

Это был один из многих вопросов, на которые Гонсало Баэсе никак не удавалось найти ответа, а все потому, что, как это слишком часто случалось, речь шла не о «законе», а о том, как его преподносил человек, стоящий в тот момент у власти и желающий навязать свою волю.

Уединившись в пещере, где он столько дней пролежал раненый и впервые познал любовь самой чудесной девушки на свете, лейтенант вновь и вновь обдумывал план действий. Как сделать так, чтобы маленький остров опять стал тихим и уютным местом, каким был в самом начале, когда они сюда приплыли?

Радость улетела куда-то далеко, словно чайка, которую спугнули шпаги и копья.

Улыбки исчезли, брови нахмурились, звонкий смех уступил место приглушенному шушуканью.

Даже неизменно бодрый Бруно Сёднигусто был молчалив. У него явно имелись на то причины: уж кому-кому, а ему были отлично известны грязные приемы человека, под началом которого он служил не один год.

– Этот сукин сын добудет свой чертов орхил, даже если ему придется спустить с людей шкуру, – заключил он. – Я бы мог поклясться, что, орудуя хлыстом, он испытывает наслаждение.