Гарри-бес и его подопечные

Берет тогда в руки кисть удалую и кроет своим гением все подряд: и потолок, и дверь, и стол, и будильник. Везде расставил мажорные знаки крестный папаша желтоголовых братишек.

И засветилось гнездо чистым и ясным колером…

И впадал тогда Птица в чудодейственное остервенение: «Я покорю этот город глобально. Я освещу его лучом своей радуги, я посажу поля одуванчиков и пир Духа моего проплывет над Чистыми прудами и вознесется непокорный выше Меньшиковой башни!»

Однако из окна смотрело на него свинцовое небо в проплешинах, дома черепашьей расцветки да жители в блеклом и мрачном сновали туда-сюда по земле, запакованной в серый асфальт.

О, город-монстр! растлитель душ нестойких…

О, любовь без надежды! О, вера в призраки…

* * *

О, место под солнцем!

* * *

И закатил тогда Птица пир.

Вдарил дубиной праздника по хребту дряблых буден.

Накрыл стол во всю площадь своего жилища. Гостей назвал зело изрядно. Водку закупил впрок.

А накануне усердно трудился. Написал полотно маститое. Сюжет таков: леж®т Птица на диване один-одиншенек и смотрит, смотрит в потолок. Называлась картина: «Сорок лет одиночества».

Под ней и сидел теперь во главе стола в малиновой рубахе да штанах небесно-голубого цвета. Носки, под стать ансамблю, были истинно желтые.

Когда началось это грандиозное пиршество, он не помнил. Когда закончится — не ведал никто.

Какие бы козни ни готовила ему жизнь, Птица держал удар стойко. Судьба, как надоевшая ворона, привлеченная яркостью гнезда, досаждала порою нещадно. То соседи войну объявят, то Чащинский порчу нашлет, то заказчик кинет. Но Птица — парень-хват — поймал-таки злодейку за черные перья да усадил с собою в честной компании: отдыхай, старуха. Налил ей стакан, а много ли глупой птахе надо?

Сидит Птица во главе стола, перед Богом и людьми отчет держит. В руках кубок расписной, на столе четверть водки (был у Птицы свой кураж, любил мощные объемы). За столом гости дорогие: Мара, две Настюхи, Соболь с женой, критикесса Альбина да боевой товарищ Анатоль (Чащинский). Смотрят на юбиляра с обожанием, переходящим в испуг.

Начал Птица за здравие. Выложил гостям козырной аргумент в пользу Бахуса.

— Выбирая истинную веру для народа своего, Великий князь Владимир Святославич высказал свое светлейшее мнение: Вино есть веселие для русских. Не можем быть без нeго. Нам ли, православным, отменять сию древнюю заповедь, в канун тысячелетия крещения Руси?

— Дело говоришь, — кивают гости. — Как прожить без оного? Истина на все времена… (Выжить бы умудриться, думают про себя, с такими познаниями.)

Но Птица так не считал: трезвым да ушлым и дурак проживет. А ты попробуй спьяну к Фортуне в любимчики влезть.

— Я вам так скажу, — продолжил юбиляр свой могучий тост в стиле тяжелого рока, — наше время, скудное делами Славы и богатое ничтожными разборками новоявленных бобиков, — время выбора. Чистота отношений или черный беспредел. Божий колер иль гремучая смесь.

Вон оно, войско бисово, расползлось по весям цветущим, городам великим, рвут нашу душу кусками да тащат в свой окоем.

Не желают величия нашего!

То антихрист-перевертыш по гиблым местам нас водил, то диссиденты-насмешники смуту навели, ересь наслали. Вона их тьма-тьмущая гуманоидов иноплеменных, мордехай-мазохеров, сахаровых-с-боннер матерью… каки-то щаранска-амальрики! У-у-у, жванецко-бродское племя!

ВЕЧНО — ВСЕМ — НЕДОВОЛЬНЫЕ!

Кто убил русского поэта Серегу Есенина?

А?? Будто не ведаете!

Его убил Еська Бродский с подельником своим Пастернаком. Один завлек подлой хитростью, другой замочил соловья. За это им по тридцать серебреников Нобелевский комитет отстегнул.

— Че-то ты, Михалыч, путаешь… Когда тот жил… и эти… — засомневался Анатоль. И тут же круто пожалел о сказанном. Че полез?

— Это ты мне говоришь? Мне?? Ты!! Пес неверный. Ты слово знаешь? Божье слово?

— Какое еще слово?

— Трень-брень, како слово… Ты думаешь, Господь на небесах, диавол во аде, а на земле царствуешь ты, чума вечно пьяная… пророс, понимаешь, как куст из рояля… како слово…

Везде Господня держава и в сей, и в будущей жизни!

И Слово его — Р-Р-Р-РАВСТВЕННОСТЬ.

Опрокинул Птица кубок, выдохнул зычно, крутанул зрачками по орбитам и продолжил леденящим душу голосом свою гневную отповедь.

— Мы не вечны, ныне здравствуем, завтра в могиле, и другие хватанут нами созданное. Молится в подполье жучило Педмансон идолищу своему — наркодоллару. Ждет, подлец, когда Птица Асс в землю ляжет.

Доколе!!

Россия нам отечество, и нет другой альтернативы!

Время пришло — собирай камни. Собирай и тащи их ко мне.

Я так решил: музей современности организую имени ясно-певчей Птицы Асс.

Таково мое мнение и потребность.

И воля моя.

Аминь.

Леденящий душу голос угас. Но воспаленный ревностью к пользам Отечеству, Птица оглядел гостей пристальным щуром, выискивая крамольников. И вскоре выискал-таки.

— А-а-а! Чащиноид. Горе инородное! За великого русского поэта Сергея Есенина, соловья, Богом призванного, получи, фашист, гранату! — и, не вставая с места, отоварил Толяна в переносицу. Толян и рухнул под стол.

Ну вот… что ты будешь делать! А как красиво все начиналось.