Не хочет Егор с девушкой знакомиться, да и не замечает ее вовсе. А Гарри все равно на Егора такого туману нашлет, а голос окрасит таким сучьим нутряным тембром, а губы напитает такими призывами, а в глаза напустит таких тайн беззастенчивых, что неопытная девичья душа валится в омуты сладкие, и дрожит там, и замерзает, бывает, насовсем.
А опытная женская душа устраивает Егору разные коварные заманки. Плетет хитроумные сети, ставит жуткие капканы и жестокосердные западни.
В них Егор и попадает, как лох. Там и сидит, в яме, и страдает по-черному.
Ну, а Гарри? А ему, бису, все потеха. У него кураж такой. Такие у них развлечения…
Или так:
Выезжает Егор на пленэр проветриться. В компании или сам по себе. Пока едет, еще ничего, хотя предчувствия уже гложат…
Приехал. Ага. По лесу побродил, из родника чистейшей водой умылся. И у озера столбом встал. Или на пенек сел. Думу думает. Гладь воды разглядывает, птичек слушает, на солнце жмурится. Легкий ветерок его ласкает и волосы треплет…
А в груди, в серединке самой — тяжесть. И жжение. Будто несварение какое или еще чего пострашней…
То Гарри в Егора залег. Не спит, не бодрствует. Не злобствует вроде, не ерничает. И душу в заклад не требует. А так. Присутствует.
Просто так случилось.
«Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми Твоими и всесильными мольбами отжени от мене, смиреннаго и окаяннаго раба Твоего, уныние, забвение, неразумие, нерадение и вся скверная, лукавая и хульная помышления от окаяннаго моего сердца и от помраченнаго ума моего: и погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен, и избави мя от многих и лютых воспоминаний и предприятий, и от всех действий злых освободи мя; яко благословенна еси от всех родов, и славится пречестное имя Твое во веки веков. Аминь».
Ходит-бродит Егор неприкаянный по своим переулкам, заулкам, загогулинам и тупикам. Топчет землю подошвами.
И все-то ему не так, все раздражает. Все-то ему тошно…
Везде приметы недобрые, знаки судьбы чужой…
И внутри сквозняки, и снаружи не греет…
Ничего у меня нет, думает, только тело одно. Нелепое, как знак вопроса, да тяжелое, как оползень. Тело-организм. Механизм по переработке пространства и времени. Тащится в тоске гремучей по жизни пустой, поглощая действительность. Всасывает в себя всякий мусор бесполезный. Переваривает да выдает свету белому мысль яростную, бескомпромиссную.
Тело, мое тело… Из земли растет, в поднебесье упирается, большое, словно башня Вавилонская. Чего в нем только нет. Каких только входов-выходов, сводов да залов просторных, садов подвесных да подвалов мрачных. Однако и оно зашаталось…
И в него гад заполз, вор заселился. Не спросясь, как водится, разрешенья.
И что? Куда теперь с ним? Куда с этим монстром податься?
Не востребует мир такого, не подпускает к себе. Да и сам он к нему не стремится. Боится поступка своего. Запредельности звука боится. Жара и холода, и равнодушия, что в нем поселилось. Просто жить он теперь не умеет.
Все теперь как бы. Крадучись живет да понарошку дышит. И на мир глядит, будто в щель подглядывает…
Да и как теперь просто жить, когда слышал он шорох распада, мял в руках первородную глину, присутствовал при вскрытии тела Господня, зрел иную цивилизацию. Забрался туда, где живому не место. Был посвящен в тайну Подспудного…
Гарри-бес
Егор
Гарри-бес
Егор
Гарри-бес
Егор
Гарри-бес