Гарри Поттер и Орден Феникса

— Ты ещё не понял, в чём тут слабое место? Нет... Наверное, нет. Что ж. Если помнишь, я решил не отвечать. Одиннадцать лет, подумал я, он слишком мал. Я и не собирался говорить ему правду в одиннадцать! В столь юном возрасте? Нет, слишком рано... Уже тогда мне следовало распознать опасность. Не знаю, почему меня не очень встревожило, что ты так рано задал вопрос, на который, я знал, в один прекрасный день придётся дать ужасный ответ. Мне следовало лучше разобраться в себе и понять: тогда я слишком обрадовался отсрочке... Ты был малыш — совсем ещё малыш... Затем ты перешёл во второй класс. И опять тебе выпали испытания, которые по плечу не всякому взрослому, и опять ты превзошёл самые смелые мои надежды. Но ты тогда не спросил, почему Вольдеморт оставил на тебе отметину. Да, мы говорили о твоём шраме... и близко, очень близко подошли к роковому вопросу. Почему же я тебе не рассказал?.. Потому что подумал: чем двенадцать лучше одиннадцати? И снова решил отложить разговор, отпустил тебя, окровавленного, изнурённого, но такого счастливого. Если подспудно меня и грызла совесть, если она и твердила, что нужно, нужно было тебе сказать, то она быстро умолкла. Ты всё ещё был слишком юн, и я не нашёл в себе сил испортить твоё торжество... Теперь понимаешь, Гарри? Видишь слабое место моего великого плана? Я попал в ловушку, которую предвидел и которой мог избежать, обязан был избежать.

— Я не... 

— Я слишком тебя любил, — просто сказал Думбльдор. — Твоё счастье и покой заботили меня куда больше всего остального, больше, чем страшная правда, больше, чем мои планы. Я сильнее боялся за тебя, чем за тех абстрактных людей, которые однажды могут погибнуть, если мои планы провалятся. Другими словами, я вёл себя так, как и ожидает Вольдеморт от нас, дураков, способных любить... Могло ли быть иначе? Осмелюсь утверждать, что всякий, кто следил бы за твоей жизнью так же пристально, как я, — а я следил намного пристальнее, чем ты думаешь, — захотел бы избавить тебя от новых страданий. На твою долю и так выпало более чем достаточно. Какое мне дело до гибели сотен безымянных, безликих людей в неопределённом будущем, если здесь и сейчас ты жив, здоров и счастлив? Я даже не мечтал столкнуться с таким человеком... Далее. Третий класс. Я издалека наблюдал, как ты учился не бояться дементоров, как нашёл Сириуса, узнал, кто он, спас его. Следовало ли сказать правду, едва ты героически помог своему крёстному отцу скрыться от министерства? Тебе было тринадцать, у меня почти не оставалось оправданий... Возможно, ты и был ещё юн, но давно доказал свою исключительность. Совесть мучила меня, Гарри. Я понимал: пора... Но в прошлом году, когда ты вышел из лабиринта... ты видел смерть Седрика, чуть не погиб сам... и я опять не решился, хотя прекрасно понимал: теперь, когда Вольдеморт вернулся, я просто обязан рассказать всю правду. А сейчас я сознаю: ты давно готов узнать то, что я столько времени скрывал, ты доказал, что тебе по плечу эта тяжкая ноша. Моей нерешительности есть лишь одно оправдание: тебе выпало столько испытаний, что я не мог добавить к ним ещё одно — самое тяжёлое.

Гарри ждал, но Думбльдор медлил.

— Я всё равно не понимаю...

— Вольдеморт хотел убить тебя в раннем детстве из-за пророчества, которое было сделано незадолго до твоего рождения. Он знал, что оно существует, но не знал, в чём его полная суть, и убивать тебя отправился, полагая, что действует в соответствии с предсказанием. К несчастью для себя, он понял, что ошибался, — проклятие не убило тебя, но отрикошетило в него. Поэтому, вернувшись в своё тело, он твёрдо решил выяснить, что гласит пророчество. Его решимость подогревало и то, что ты поразительным образом избежал гибели при столкновении с ним в прошлом году. Он хотел знать, как тебя уничтожить. Это и есть оружие, которое он столь упорно искал.

Солнце взошло высоко, и всё вокруг купалось в его лучах. Стеклянный ларец, где хранился меч Годрика Гриффиндора, казался белым, непрозрачным; на полу серебристыми дождевыми каплями сверкали обломки инструментов. За спиной Гарри в своём пепельном гнезде тихо курлыкал малыш Янгус.

— Пророчество разбилось, — безучастно сказал Гарри. — Я тащил Невилла по ступеням... там... в зале, где арка... его мантия порвалась, и оно выпало...

— Выпала запись, хранившаяся в департаменте тайн. Но некто слышал это пророчество и прекрасно его помнит.

— А кто его слышал? — спросил Гарри. Но он уже знал ответ.

— Я, — ответил Думбльдор. — Шестнадцать лет назад, холодным дождливым вечером, в гостиничном номере при «Башке борова». Я пошёл туда на встречу с претенденткой на должность преподавателя прорицания, хотя, вообще говоря, уже подумывал исключить этот предмет из программы. Но претендентка была праправнучкой одной очень знаменитой и очень одарённой пpopицательницы, и я считал, что хотя бы из вежливости должен с ней встретиться. Она разочаровала меня — я не обнаружил у неё и следа дарования. Со всей возможной любезностью я ей отказал и уже собрался уходить.