Гарри Поттер и Принц-полукровка

— Да, сэр, разумеется, — быстро ответил Реддль.

— И всё-таки, Том... пожалуйста, не болтай о нашей беседе... вряд ли кому понравится, что мы обсуждали окаянты. Видишь ли, в «Хогварце» эта тема под запретом... Думбльдор здесь особенно строг...

— Я буду нем как рыба, сэр, — пообещал Реддль и ушёл, но Гарри успел увидеть его лицо, искажённое гримасой безумного счастья, совсем как в тот миг, когда он узнал, что он колдун, — счастья, которое почему-то не красило его точёных черт, но, напротив, лишало их человечности...

— Спасибо, Гарри, — тихо произнёс Думбльдор. — Пойдём...

Когда Гарри вернулся в кабинет, директор уже садился за стол. Гарри тоже сел и стал ждать, что скажет Думбльдор.

— Я давно мечтал раздобыть это свидетельство, — наконец заговорил тот. — Оно подтверждает, что я прав, но также показывает, сколько нам ещё предстоит сделать...

Гарри вдруг заметил, что бывшие директора и директрисы все до единого проснулись и прислушиваются к их разговору; один толстый красноносый колдун даже вытащил слуховой рожок.

— Итак, Гарри, — продолжал Думбльдор. — Ты, конечно, понимаешь всё значение того, что мы слышали. Примерно в твоём возрасте, плюс-минус несколько месяцев, Том Реддль готов был сделать всё мыслимое и немыслимое, дабы обрести бессмертие.

— Сэр, так вы считаете, ему удалось? — спросил Гарри. — Он создал окаянт? И поэтому не умер, когда пытался убить меня? Где-то у него был спрятан окаянт? И сохранился фрагмент души?

— Фрагмент... или больше, — проговорил Думбльдор. — Ты же слышал, о чём спрашивал Вольдеморт: он хотел узнать, что бывает с колдунами, которые создают более одного окаянта; с теми, кто так жаждет избежать смерти, что готов совершать много убийств, снова и снова рвать душу на части и сохранять их в разных, отдельно спрятанных окаянтах. Насколько мне известно — уверен, что и Вольдеморт об этом знал, — никто никогда не разделял душу более чем надвое. — Думбльдор мгновение поразмыслил, а затем произнёс: — Четыре года назад я получил некое доказательство того, что Вольдеморт расщепил свою душу.

— Где? — поразился Гарри. — Как?

— Его предоставил мне ты, — ответил Думбльдор. — Дневник Реддля, из-за которого вновь открылась Тайная комната.

— Я не понимаю, сэр, — сказал Гарри.

— Хоть я и не видел Реддля, вышедшего из дневника, но по твоему описанию понял, что с подобным феноменом прежде не сталкивался. Чтобы обычное воспоминание мыслило и действовало по собственной воле? Высасывало жизнь из девочки, в чьи руки попало? Нет, в дневнике явно таилось что-то очень зловещее... осколок расщеплённой души, я почти в этом не сомневался. Дневник был окаянтом. Но вопросов по-прежнему возникало не меньше, чем ответов. А больше всего меня озадачивало и тревожило то, что дневник, похоже, замышлялся не только как хранилище, но и как орудие.

— Всё равно ничего не понимаю, — сказал Гарри.

— Он действовал так, как положено окаянту, — иными словами, надёжно хранил фрагмент души владельца и, без сомнения, препятствовал его смерти. В то же время было очевидно: Реддль хотел, чтобы дневник прочитали, чтобы осколок его души завладел другим человеком, а чудовище Слизерина вырвалось на свободу.

— Наверное, чтобы его дело не пропало зря, — предположил Гарри. — Ему хотелось показать, что он — наследник Слизерина, а в то время как ещё ему было показать?

— Совершенно верно, — кивнул Думбльдор. — Но ты пойми, Гарри: Вольдеморт специально предназначал свой дневник для некоего будущего ученика «Хогварца», а значит, с замечательным равнодушием относился к драгоценной частичке своей души, спрятанной в том блокноте. Ведь профессор Дивангард объяснил: окаянт нужен, чтобы тайно сохранить фрагмент души в безопасности. Нельзя его бросать где попало, его могут уничтожить — что в результате и произошло: благодаря тебе не стало одного фрагмента души Вольдеморта... И его небрежное отношение к окаянту показалось мне крайне зловещим. Это означало, что он создал — или хотел создать — несколько окаянтов, тогда потеря первого уже не столь губительна. Я не хотел в это верить, но иначе картина теряла смысл... Затем, два года спустя, ты сообщил мне, что в ночь, когда Вольдеморт вернул себе тело, он сказал приспешникам нечто крайне существенное и страшное: «Я, кто дальше других ушёл по дороге, ведущей к бессмертию». Так ты передал его слова. «Дальше других». Мне показалось, что я, в отличие от Упивающихся Смертью, понимаю, о чём он говорил. Он имел в виду окаянты, во множественном числе, Гарри, чем, по моим сведениям, не мог похвастаться ни один колдун до него. Тем не менее это вписывалось в мою теорию: с годами лорд Вольдеморт всё больше терял человеческий облик, и подобная метаморфоза могла объясняться только тем, что он исковеркал свою душу сверх пределов, условно говоря, обыкновенного зла...

— То есть, убивая других, он стал неуязвим? — спросил Гарри. — А почему, раз уж он так стремился к бессмертию, нельзя было создать или украсть философский камень?