Гарторикс. Перенос

В один из таких вечеров Восемнадцатый рассказал мастеру Сейтсе, что во время прогулки Сто двадцать пятый бродил возле дальних складов, причем явно не в первый раз. Халид подтвердил его слова, сказав, что Сто двадцать пятого иногда замечали в разных частях Ангара, и похвалил его способность передвигаться быстро и почти бесшумно: на Арене это будет крайне полезно. Сейтсе отреагировал на удивление спокойно: после недавнего выезда он намеревался вырастить из Эштона чемпиона взамен Сорок первого, и слова Халида только доказывали правильность этого решения. Дело кончилось тем, что у дальних складов стали дежурить два дополнительных надсмотрщика, а с Эштона сняли 15 баллов.

Идею обучения Двести пятой Ролло, Халид и остальные контрабандисты приняли с энтузиазмом. Эштон всё еще был молодым драком, его могли сделать разменной монетой в любом групповом бою, а остаться без мула никто не хотел. И с тех пор на малой тренировочной арене его постоянно ставили в спарринг с Двести пятой – в основном под присмотром Халида.

Самой Двести пятой никто ничего не объяснял, но ей, кажется, и не нужны были объяснения. Каждый день она кувыркалась в песке, получая от Эштона тычки и царапины, и каждую ночь прижималась к нему горячим чешуйчатым боком, разливая вокруг нежный молочно-розовый запах своего сознания.

Снаружи она была довольно невзрачной: пепельно-серебристая чешуя цвета моря туманным утром переходила в блекло-голубые гребни, словно присыпанные густым слоем пыли. Только глаза – темно-желтые, глубокие, с пульсирующей трещиной вертикального зрачка – выделялись на этом чужом теле невнятным обещанием чего-то давно знакомого, как англоязычная песенка про член, доставшаяся Эштону от прабабушки.

– Не думай о следующем шаге, – говорил он, в очередной раз опрокидывая Двести пятую в песок. – Твое тело хочет жить. Доверься ему, пусть оно само всё сделает.

Двести пятая поднималась, встряхивалась и снова бросалась на него, совсем чуть-чуть не успевая за своим молочно-розовым сознанием. Ее тело хотело выжить, и с каждым днем Эштон чувствовал, как в ней всё меньше становилось молочно-розового и всё больше – чего-то другого, чего он не мог описать даже себе и что определенно было ему врагом.

Двести пятая делала успехи. Она почти перестала прокручивать в голове то, что собиралась сделать в следующий момент. Их тренировки напоминали теперь бесконечный танец: два хищных тела наносили друг другу молниеносные удары, с одинаковой легкостью уходя от ответных. Рабочие драки, спешившие по своим делам, замирали у края малой арены, следя за их точными, плавными движениями.

Как-то посмотреть на тренировку пришел даже мастер Сейтсе. Халид перекинулся с ним парой слов, и мастер Сейтсе ушел, унося в середке своего бордово-коричневого сознания теплый клубок малинового удовлетворения.

К следующему выезду против Эштона появилась персональная ставка. Для молодого драка это было неожиданно, но после группового боя никто в Ангаре не удивился. Двести пятую включили в выезд в числе прочего молодняка, чтобы она продолжала набираться опыта у напарника. Теперь уже Эштон ехал в клетке, а она бежала следом, то появляясь, то пропадая в клубах пыли, подсвеченной белым рассветным солнцем.

Очередность боев устанавливалась от меньших ставок к большим. Бой Эштона был первым; его вывели из загона, и распорядитель в синем балахоне объявил, что Арена принимает ставку Ангара.

Стоя в центре водоворота из чужих мыслей, Эштон едва смог разобрать, что объявляют его противника. Обернувшись на скрежет ворот, еле слышный за гомоном разных сознаний, он вдруг захлебнулся иссиня-черным запахом, ледяным, как вода в проруби на рассвете.

Это был Доппель. Теперь его звали как-то по-другому – Эштон не расслышал, как именно. Тушка у него тоже была другая – высокого широкоплечего бригена с длинными прямыми рогами, расходящимися от макушки, как нарисованные солнечные лучи. Он был в короткой кольчуге, закрывавшей грудь и спину, и держал в одной руке легкое метательное копье, а в другой – цепь, на конце которой крутилось несколько шипастых шаров.

Ненависть захлестнула Эштона; он бросился вперед. Доппель отскочил в сторону и тут же метнул копье. Расстояние между ними было еще приличным, так что Эштон успел пригнуться, и копье, просвистев над холкой, вошло глубоко в песок.

Доппель – и это было невероятно – почти не думал. Промежуток между решением и действием был у него таким кратким, что Эштону приходилось угадывать, что́ противник сделает в следующий момент, и действовать интуитивно. Он просто доверился своему телу и той обжигающей ненависти, что толкала его вперед и заглушала все прочие чувства.

Удивительным образом Доппель делал то же самое. В его действиях не было ни стратегии, ни тактики – он попросту импровизировал, пытаясь достать противника любым способом, какой изобретало его сильное, обученное тело.