Гарторикс. Перенос

По мере того как тело Сорок первого выздоравливало, эта сущность становилась если не видимой, то во всяком случае более осязаемой и отдельной, как источник боли в подбрюшье. Эштон надеялся, что со временем он сможет учуять хотя бы след солнечного зеленоватого запаха с медным отливом, но ни крупицы сознания Сорок первого в тушке больше не было – только странная сущность, для которой нет названия, но которая там, в переулке, отозвалась на имя «Роган».

Через несколько дней, очутившись в теле Сорок первого, Эштон почувствовал не только боль, но и голод. Поджарая зеленоватая тушка была истощена и требовала теплой крови; фиолетовая, впрочем, тоже.

– Птенцами торгуют на рынке у самых ворот, – сказал старичок, полируя шваброй листы, которыми был накрыт Сорок первый. – Но тебе придется украсть как минимум парочку.

Своровать толстого неповоротливого птенца, схватив зубами за голову и выдернув из открытой клетки, было не так уж и трудно: надо было только дождаться, пока жилистый торговец-прим повернется спиной к покупателю, чтобы взять кожаные ремни, которыми птенцов сцепляли в бьющиеся кричащие связки. Гораздо сложнее было не сожрать птенца прямо на месте, а придушить, чтобы не двигался, и донести до укрытия в тупике.

Как-то раз Эштон не выдержал и разодрал добычу прямо на окраине рынка, огрызаясь и топорща гребни на слишком любопытных прохожих. Какой-то прим, отойдя на безопасное расстояние, дунул в короткий витой рог, висевший у него на боку, и в конце улицы немедленно показалась четверка гвардейцев с арбалетами и цепями: они патрулировали эту часть рынка в поисках мелких воришек. Эштону пришлось бросить недоеденного птенца и ретироваться, хотя от голода у него сводило живот.

Выздоравливая, тело Сорок первого требовало всё больше и больше пищи. Эштон сбивался с ног, пытаясь обеспечить едой сразу обе тушки: зеленая еще была слишком слаба, чтобы надевать ее во время вылазок. В ней Эштон пока только ел и спал, всякий раз удивляясь тому, насколько чужими были ее привычки.

Сорок первый всегда сначала разгрызал кости, добираясь до сладкого пористого вещества внутри. Эштон заметил это еще в Ангаре и думал, что то была привычка его сознания еще с Земли. Теперь стало ясно, что расправляться с добычей именно так любило его хищное зеленоватое тело, а Сорок первый просто не мешал ему получать удовольствие от еды. Это тело делало всё по-другому – встряхивало ярко-зелеными гребнями, сворачивалось в клубок, засыпало и просыпалось, рычало и фыркало. Оно было чужим, как одежда близкого родственника, доставшаяся в наследство. Но Эштон берег его больше, чем свое собственное: это тело было единственным, что осталось от человека, которого он любил.

Со временем, промышляя на рынке в поисках пищи, Эштон осмелел и стал воровать не только еду, но и кошельки, срезая их с портупей быстрым скользящим движением бокового гребня.

Внутри были койны – серебристые кругляшки с полустертыми цифрами «3», «5» и «10» и эмблемой Банка Памяти на обороте. Металл, из которого они были отчеканены, не проводил тепло, и чтобы убедиться в том, что они настоящие, их первым делом терли в ладонях или клали в рот, проверяя, не нагреваются ли они. Пару раз, исследуя содержимое срезанных кошельков, Эштон находил фальшивки: они быстро теплели на солнце, и их приходилось выбрасывать, чтобы не расплатиться случайно ими под носом у гвардейцев Банка Памяти, которые контролировали Периферию.

Периферия была большой приграничной зоной. Как и в любой приграничной зоне, здесь царили свои порядки, весьма приблизительно следовавшие законам, по которым жил Город.

Энергия Горизонта, запитанного от Источника, на Периферии постепенно сходила на нет. На гиросферы и излучатели ее не хватало, поэтому среди местных жителей в ходу были двухколесные платформы и холодное оружие всех мастей: стальные ножи и гартаниевые стилеты, шипастые металлические шары и цепи со связками лезвий, тяжелые и легкие арбалеты. Тот, кто умел с этим обращаться и обладал сильной здоровой тушкой, мог чувствовать себя в относительной безопасности – до тех пор, пока его оружие или тушка не привлекали внимание охотников, которых на Периферии было великое множество.

В основном охотники промышляли за Горизонтом, уходя на несколько дней за пределы Города и возвращаясь с грузом экзотических фруктов, личинок или смолы хондра. Но внутри крепостной стены, отмечавшей границу Города, их ненавидели и боялись, потому что среди охотников были «трупоеды».

Трупоеды привозили из-за Горизонта «запчасти»: вязанки отрубленных хитиновых лапок, рук или ног, покрытых зеленой шерстью, изредка – шипастые гребни или рога, спиленные с черепов бригенов. Сами они утверждали, что это была честная добыча: трупоеды выслеживали и убивали диких сектов, примов, бригенов и драков, водившихся в лесах на расстоянии двух-трех дней пути от Города. Но в глухих переулках Периферии, где никому ни до кого не было дела, тушки тоже зачастую пропадали бесследно вместе со своими сознаниями – а их части иногда всплывали на черном рынке.