Гать (СИ)

День этот начинался самым обыкновенным образом. Подъем, физзарядка, водные процедуры. Из форточки, с ночи распахнутой в предутреннюю мглу, тянуло зябкой сыростью и, по привычке, чувством тоскливого озноба, который ощущаешь порой, не отдавая себе толком отчета о причине такого подспудного беспокойства. Как будто позабыл о чем-то важном, просто вылетело из головы и все тут, но на самом деле где-то там, во внешнем тревожном мире, уже тикают потайные ходики, отсчитывая последние мгновения до беды. Но покуда читатель не осознал, не вспомнил, то вроде как и ничего не случилось, и никакой угрозы на самом деле нет как нет.

Но к фоновой тревоге все уже с годами попривыкли — ожидание конца для любого человека всегда непросто поддерживать в должном тонусе, слишком замысловатое выходит усилие. Время идет, и иной уже даже морщиться не станет, почти не воспринимая свежую неприятную новость за таковую. Слишком это все утомительно. Вот и сейчас, не в меру разоряющуюся за окном радиоточку сподручнее походя пропускать мимо ушей, даже не желая задумываться, чего это кому-то пришло в голову в такую рань пускать дежурное бу-бу-бу диктора в гигантский двор-колодец, погруженный еще в предутреннюю сонную темноту. Видать, старичье не унимается. Старая школа, многолетняя привычка.

Хотя какая там привычка, никак не вырубить радиоточку, не заткнуть чем попало, на то она и поставлена над нами, чтобы бубнить, пропитывая стылый воздух неумеренным своим восторгом. Ныойабряа-атска-я зор-рька-а! Грудь колесом, колени выше, сопли утереть, портянки намотать, ыр-на! Попробуй не влейся в общий коллектив бодрствующих граждан. Тут тебе хоть и столица, а все едино народ наш — един, едим и единоутробен есть, как святоотцы говорили, крестясь и вздыхая. Однако что же это он там так разоряется, скотина, житья от него нет. То есть да, все понятно, охранка бдит, сыск не дремлет, попробуй обрезать себе провод или в раструб подушек напихать, к тебе тут же заявятся в лучшем случае с головомойкой, а то и чего похуже. Как в том анекдоте про «я тебе попереключаю». Однако времена наши пропащие не первый год тянутся, всяк на своем месте приспособу нашел — сосед-инженер рассчитал так положение ночного горшка, что вместо внятной речи резонирует что-то вроде морского прибоя: ш-ша-а, ш-ша-а ненавязчивым фоном. В доме напротив дети с утра на рояли гаммы разучивают, так что и не разберешь, что там говорилка говорит на самом деле. Иные вешают на провод радиоточки мокрую тряпку сушиться — сразу становится в доме тише, но если что, мы вам такого не советуем, оттого и стены быстро плесневеют, и разные чудеса зачинаются — розетка внезапно петухом голосит или вилки в ящике греметь в унисон начинают. Не к добру такая барабашка.

Однако поймите, граждане, при таком позитиве с самого утра можно рехнуться. И чтобы кто-то на голубом глазу и по чистой совести радиоточку в окно прям вынул и всему двору-колодцу сделал подношение, это ж насколько надобно совести не иметь!

И как при подобных обстоятельствах поступает простой столичный обыватель? Ходит мартовским худым медведем, шатаясь от стены к стене от назойливых этих звуков, пытается жить своей жизнью, отстранясь, сфокусировавшись на обыденном — шасть в голодильник, коты с утра не кормленные тебе в рот как в душу смотрят, прочие домочадцы тоже под ногами шатаются, с и без того нелегкой на подъем мысли поминутно сбивая. О чем это мы бишь хотели, ах да, начальник дурак, отпуск только прошел, а уже снова мочи нет о работе даже думать, сады и школы снова на удаленку разогнали, знать, дети совсем на головах у родителей скакать начнут, а продукты снова подорожали, и лекарства сызнова пропали, а старик-отец замучился со своей подагрой и старушка-мать — еле ковыляет с отеками. В общем, жизнь у всех так-то непростая, так что только погрузись в нее с головой, так словно и нет в ушах назойливой этой побудки, только вот руку протяни да форточку, с ночи оставленную сквозняки гонять, прикрой, чтобы хоть немного потише стало.

И вот тут наступает неизбежное, так долго и напрасно оттягиваемое в подспудном желании не слышать, не слушать, не думать, забыть, как страшный сон, как детские страхи, как старые безнадежные любови, как стыдные воспоминания о том как, надо было поступить, да задним умом все сильны. Слова из радиоточки запоздалой украдкой касаются мягких человеческих мозгов, разом, наотмашь, словно пощечиной пробивая насквозь все с годами отрощенные слои защитной мешанины из слепых пятен и тщетных надежд. Надежды все тут же разом и обрушиваются в разливающуюся вокруг пустую болотину тяжкого небытия.

Ухает в ушах сердце. Ум-ум. Стучит в висках пульс. Тук-тук-тук. Это физическое тело пытается еще хоть как-то помочь угасающему своему разуму, досылая в кровь химический компот базовых эмоций. Но поздно. Отрава уже захватила сознание и понесла его прочь, через горы и леса. Теперь услышанное из области досужих сплетен и дурных фантазий сделалось самой что ни на есть реально действительностью, которую не отменить и не развидеть. Теперь это просто правда.