Это из Юриев Суровцевых. Между тем Юрий Кузнецов показывает и больше, чем нам досталось понять по предшественникам. Погань может носить и фамилию грузинскую (Шалвович); и белорусскую (Гангнус); и польскую; и узбекскую; и, увы, русскую (Робот — он ТОЖДЕСТВЕНСКИЙ). А почему?
А потому что мы не шовинисты. Да и Владимир Владимирович этого не любил.
* * *
Есть ведь, читал у Гоголя, вещи выше братства только по крови. Есть вещи достойнее и чванства по крови. Кто-то может думать, что стать выше всего и всех — это разучить слова «аналог», "пассионарность", «проект», "дискурс", «харизма», "Евразия", «энергетика» и "русская элита". Но чем это выше Горького, который, как шутили, выучил наизусть всего Брокгауза — от слова «аборт» до слова «Цедербаум»?
Элитарник, посмотрите на сивоватый пиджачок Юрия Кузнецова, его неналосьоненную прическу и поучитесь у него родному языку.
* * *
Мы интернационалисты. И я повторяю в последний раз: нам досталось постичь много даже и из зарубежной "культуры и искусства". Даже досталось с избытком, и в грязь лицом мы не ударим даже и перед, пардон, Сорбонной. Хватило и изящного чтения, и беспримерных песен. Их любил Пушкин; их создателям завидовал Пушкин. Разве этого мало?
Мы различаем восход и закат. Мы легко разгадаем и лжесибирячка, что с фронтом за плечами, а вдруг спешит записаться во власовцы. Мы понимаем — вместе с Юрием Кузнецовым и, не жмитесь, вслед за ним, — где именно сегодня разлеглась кровавая птица. О, она уже здесь; и мы знаем, где именно сегодня оказался Рейхстаг. Все на сокрушенье Рейхстага!
* * *
Морозной или слякотной ночью в Москве-столице. Отыграно с внуком, отспорено с жинкой; рассказана сказка или отпето на ночь "В темном лесе" младшей пятнадцатилетней дочке. Перелистан, несколько сибаритски, Гете (жду, когда его леденящего "Лесного царя" переведет Юрий Кузнецов — и уж он, нет, не уступит Василию Андреевичу Жуковскому). И я вдруг вспоминаю про нашу главную с братом и сестрой недостачу.
Все спят. Мне становится жутко в пустой кухне. А потом я бьюсь, бьюсь головой об стену — и, почти обезумев, вспоминаю стихи нашего современника.
Кричу: отец! Ты — не принес нам счастья!
Мать, с фотографии, мне зажимает рот.
Своих слов для этого главного у меня и сейчас нету.
Николай Переяслов ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ
Во время одной из наших недавних встреч с Сергеем Есиным он указал мне на то, что в моих журнальных обзорах, публикуемых в "Дне литературы", начала просматриваться явная конъюнктура, а критику, мол, для того чтобы не утратить к себе уважения, надо всех ругать.
Конечно, читать зубодробительные статьи Ильи Кириллова, наверное, веселее, чем мои обзоры, я сам сначала читаю его, а потом уж себя, но в том-то и разница между нами, что он громит в газете —