Газета День Литературы # 71 (2002 7)

А этот, Ямы Ганиной властитель,

Пообещавший волю из кармана,

Отдельно взятую!

И нам свобода стоила страны.

А в бывшем швейном цехе комтруда

Густеет праздный воздух ресторана.

Чем дольше жизнь, тем больше

Дат — чуть не каждый день — в календаре,

Саднящих — вольно спутать и века,

Не знать, в каком сейчас мы обитаем.

Но, впрочем, мы уже привыкли быть

Вне времени, в своём летодвиженье,

Доверясь власти, выпрошенной в гневе,

А вымолить —

Молитвы растеряли.

История, незнамый дольний путь

По неземным — не вычислить! — законам.

Как уцелеть, сокрыв от мира имя,

И отчину последнюю сберечь —

Без веры, без присяги, без идей?

Немотствует народ

В своём упрямстве, вновь необъяснимом,

Холопьем и бессмысленном для прочих.

Да что для них — неясном и себе!

Храня могилы памяти от сглаза.

И сквозь ладони дочери и сына

Однажды прозревая небеса.

Народ простил жестокого царя

И о другом задумался надолго.

СЕРБСКИЙ ЖЕСТ

Характерный жест сражающихся сербов — три разомкнутых пальца правой руки.

Поднимусь наконец от хмельного стола,

Огляжу безнадёжно сиротскую близь:

Всю родову повыбило, выжгло дотла,

А иуд порасселось!..

— Безбровые, брысь!

Знаю, сам виноват: в сердце выковал сталь,

Но последние други — умеют прощать…

И окликну в отчаянье тайную даль,

И она отзовётся, трёхкратная рать!

Над паромною Дриссой, где ввяз Бонапарт,

На камнях несдаваемой Чёрной Горы,

В незасеянном Косовом поле — стоят

Братки Белой Русии и сербы-сябры.

И, трезвея, смахну я остатки питья

И шагну на траву из прогорклой избы.

Вспомню: душу спасу, коль за други своя

Встану, выпрямясь.

Да не миную судьбы!

Мы от корня до кроны и самых небес

Суть едины сквозьвечно, что дух и что плоть.

И никто-то не прав — собрательника без,

И одна — триединая крестно щепоть.

И она обнимает цевьё горячо,

Раз молитва без подвига — слово ничьё.

Это я не забыл ещё. Нынче ж её

Размыкаю — трёхбратьем! — над правым плечом.

НА РОДИНЕ

Я не знаю о ней ничего,

Позабыл, как недавно столицу,

Но шумит её имя травой,

Силуэт её чертится птицей.

Вроде тоже в округе дома

И тропы поворот неминучий

И, похоже вздыхая, грома

Древним пламенем бьют из-за тучи.

Но осыпались камни скалы,

Где со склона я чуть не сорвался,

Танцплощадки прогнили полы,

Завлекавшие звуками вальса.

Поредели призывы огня

На краю нежилых побережий.

Хоть и все земляки мне родня,

Но знакомые лица всё реже.

Вот ещё обезлюдевший двор —

Лишь фундамент на голом угоре

И, пустой запирая простор,

Позадвинуты жерди в заборе.

Но, угрюмо встречая зарю

С отлетающей птичьей стаей,

Я в заросшее поле смотрю

И цветов имена вспоминаю.

***

Елене

По колючим сугробам ольха отгуляет нагая,

И они отгорят, в облака обратясь и ручьи.

В тёмный ельник вступи: там, хвоистую прель раздвигая,

Твой созвучье-цветок поднимается первым в ночи.

И уже дикий лук

на угоре оттаявшем реет,

Стрелолист на рассвете

холодную воду пронзил,

Но опять мать-и-мачехи

русское солнце согреет

Молодило и волчью траву, горицвет, девясил.

И, таясь, зазвенит в колокольца последние ландыш,

На четыре страны княженика отвесит поклон.

Обернись на вершине, и с ветром зелёным поладишь,

И стозвонно вокруг зазвенит перезвон, медозвон.

Будет свет стекленеть в соловьиных черёмухах мая,

А поблёкнет сирень — заневестится вишня моя.

Загадай на полдневной ромашке, судьбу принимая,

И вскипит иван-чай у дорог, на забытых камнях.

И серебряный гул опояшет и горы, и воды,

И — стрекозье крыло! — дрогнет воздуха лёгкая плоть,

Разомкнутся над шхерами облак шуршащие своды,

И небесный огонь станет остро ладони колоть.

Молодая луна из дали вдоль залива глядится,

То не зеркало-круг — твоего отраженье лица.

На какой же звезде повторяются эти кислица,

Зоркий вереск на скалах, слепой георгин у крыльца?

Незабудке не вспомнить из прошлого клятв-обещаний,

Ей сейчас не узнать тонкокожую руку твою,

Но лещина, дичая, одарит орехом прощальным,

Подорожник опять обозначит тропинку мою.

Выпьет дождь гроздовик и смолевка граниты расколет,

Развесёлая любка в долинах речных закружит,

Облетит одуванчик из этого лета в другое

И безвременник стойко займёт на снегу рубежи.

Что хотеть ещё, выпав из вечной земной колыбели? —

Чтоб успеть доцвести и сгореть на сентябрьской заре!

Но в октябрьской золе завиваются белые розы метелей

И кочуют по родине в чёрных ночах декабрей.

ДИАЛОГ С ЛЮБИМОЙ

— Треть земную мы прожили врозь,

Разлучат и в конце бесконечном:

Долит, — скажешь, — грехов моих гроздь…

— Все мои они, тяжкая горсть,

Отвести мне их не удалось.

Да и как без меня ты, — отвечу, —

Умолю, чтоб нам вместе —

Навечно.

***

Жене и дочери

Как много жизнь мне ни за что дала! —

Две женщины, как два моих крыла.

***

Святые воды в грешных берегах,

Под грязным льдом. Глухой январь. Крещенье.

Но в этот год запал зимы зачах,

Над снегом вербы занялось свеченье.

И вслед никто за нею не рискнул,

Лишь напряглись коренья краснотала.

Метельный гул не сжёг и не согнул,

И припекал мороз — она стояла.

Обломанная, посреди двора,

Где окна мат и ругань извергали.

И не одна — цвела её сестра

В дворе соседнем, и ещё, и дале.

Казалось, что часовней стал простор —