Газета (СИ)

После завтрака он потратил сорок минут на то, чтобы и впрямь написать возмущенное письмо в редакцию (он делал это от руки, ибо компьютер он так и не освоил). Чтобы узнать адрес, ему пришлось вновь достать злосчастную газету из корзины; он вытянул ее брезгливо, двумя пальцами за краешек, словно использованную туалетную бумагу и, трижды перечитав адрес, чтобы запомнить, тут же бросил газету обратно. Затем он вышел на улицу с конвертом в руке… и замер, едва ступив на крыльцо.

Все его крыльцо и даже земля вокруг него были завалены мусором — причем не только бумажно-пластиковым из корзины для переработки. Кто-то хорошо потрудился, опорожнив и бак для пищевых отходов. И похоже даже — не только его собственный. Картофельные очистки, гнилые арбузные и банановые корки, обглоданные кости и еще какие-то липкие ошметки были повсюду — что-то налипло на дверь, что-то даже свешивалось с навеса над крыльцом. Здоровенная протухшая рыбья голова, лежа на верхней ступеньке, пялилась на Томаса мутным взглядом.

Само собой, мусорщики не тронули все это великолепие. В их обязанности входило лишь забрать аккуратно упакованные мешки.

«Проклятые дети!» — подумал Франджони. Все-таки сотворили обещанную «гадость»! Но затем ему вспомнился голос, звучавший из-за двери… голос, казавшийся детским лишь поначалу.

Курьер, подумал он. Тот, кто доставляет газету. Отомстил за жалобу… и за то, что Франджони отказался от подписки.

Это была дурацкая мысль. Какая-нибудь подростковая шпана, использующая Хэллоуин как предлог для хулиганства — да, вполне возможно. Но курьер, делающий свою работу и, вероятно, не желающий ее потерять… или все-таки потерявший? Тогда понятно, за что он может мстить. Но в любом случае, угроза из-за двери прозвучала, наверное, около полуночи — задолго до того, как доставили газету. И уж тем более до того, как Томас отписался.

Хотя, конечно, курьер мог и вернуться, закончив свой обычный маршрут. В 6 утра сейчас еще темно, и он мог особо не опасаться свидетелей.

В любом случае, вздохнул Франджони, теперь уже ничего не докажешь. Камер наблюдения ни у его дома, ни у дома напротив не было. Соседи едва ли выглядывали в окна в это время — а если даже и да, то не разобрали лица в темноте. Да и полиция не станет расследовать мелкую пакость, совершенную в ночь Хэллоуина.

И Томас поплелся обратно в дом за резиновыми перчатками.

Когда он, наконец, закончил с уборкой, то вдруг почувствовал облегчение. Не просто обычное облегчение человека, разделавшегося с неприятной работой. Нет… это было облегчение человека, осознавшего, что он легко отделался. Томас вновь вспомнил, как звучал тот нечеловеческий голос… даже сейчас, при свете дня, от этого воспоминания пробирали мурашки. Все могло кончиться хуже, чем просто разбросанным мусором… намного хуже. Подсознательная уверенность в этом была столь же нелепой, как и в том, что заметка об убийствах не была вымыслом — и, однако, столь же твердой.

Ладно, сказал себе Франджони. Проехали и забыли.

Но забыть не получалось.

Когда он вновь вышел из дома, чтобы все-таки отправить письмо, то не остановился у ближайшего ящика, а дошагал до самой почты. Ему казалось, что письмо, брошенное в ящик прямо здесь, дойдет быстрее — хотя, наверное, это была чепуха, все письма из всех ящиков Барлингтона, скорее всего, сначала собирают в общую кучу и лишь потом сортируют по адресам… Почта располагалась рядом с автостанцией, куда раз в сутки приходил «Грейхаунд» из Нью-Йорка, и Франджони вспомнил, что там внутри, в крохотном зале ожидания, имеются две телефонные кабины, едва ли не последние в городе в эту эпоху всеобщих мобильников. Повинуясь внезапно возникшей идее, он вошел.

В зальчике, как и следовало ожидать, никого не было. Автобус уже ушел, и нового не будет до завтра. Томас еще помнил времена, когда был и второй рейс, вечерний, но его отменили еще при Клинтоне. Все портится и разрушается со временем, м-да.

Он направился в одну из кабинок, где лежала толстая растрепанная телефонная книга с засаленными краями страниц. Напряг память, вспоминая; описания расправ он запомнил даже слишком хорошо, а вот имена и фамилии как-то не очень. Терезита… это имя запомнилось ему хорошо, потому что очень уж нелепо сочеталась уменьшительная форма, подходящая для девочки, с возрастом носившей его старухи, а вот как была ее фамилия? что-то на «й», в два слога… «Йерре», да. Франджони принялся листать справочник, надеясь, что такого имени там не окажется.

Оно там оказалось. Судя по отсутствию других Йерре, Терезита жила одна… хотя, строго говоря, это не доказательство. Томас набрал номер, не очень представляя себе, что скажет, когда ему ответят. Может быть, просто повесит трубку, услышав вполне живой старушечий голос.

Из трубки потекли длинные гудки. На восьмом щелкнуло, но, едва Франджони открыл рот, он понял, что телефон переключился на голосовую почту. Стандартное предложение оставить сообщение, зачитанное голосом автомата — эта Йерре даже не потрудилась записать персональный текст для автоответчика.