Газета Завтра 17 (1221 2017)

С Романом Морозом, моим другом, ищем последний покой Юрия Петухова, мыслителя, учёного, писателя-фантаста и путешественника, который тянул свою родословную от последней ветви древа Рюриковичей (может, и мифология, но охотно ей веришь.) Братцы мои, но где искать в шеренгах погребенных, истлевших выдающихся теней иссохлую веточку Рюриковичей? - это как на Курской дуге среди сотен тысяч убиенных промыслить косточки своего родимого… Пустое, вроде бы, занятие. Но в дневниках за две тысячи восьмой год Петухов указал место своего будущего погребения: де, лягу в ногах у своей бесконечно любимой матушки, в двадцати шагах от могилы артиста Михаила Пуговкина. «На похоронах я не был, приехал часа на два позже, родителям цветов положить… Анатолий, могильщик и почитатель моих книг, рассказал, как было дело… всё кладбищенское начальство на ушах стояло, такая нервотрепка, не приведи Господь. Пышно, круто, многолюдно, пение, речи. Но вот ушел человек на тот свет – и остался холмик, крест, венки. Ох, плотно заселяют Ваганьково! И народа, зевак-посетителей, с каждым годом всё больше – артистов им подавай. На прочих не смотрят. Вот загадка человеческой души – мил и люб не тот, кто для него что-то реальное сделал, а тот, кто потешал его и веселил. В этом корень очень многих зол… только вот мало кто понимает сию загогулину».

Удивительно скоро во втором ряду - невдали от Пуговкина, Танича и Риммы Казаковой - нашли семью Петуховых, отца с матерью, бюсты лепил скульптор Владимир Европейцев, а в подножии памятников крохотная, сантиметров двадцать высотою (так мне показалось), гранитная тумбочка аспидного (черного) цвета, и возле - скромная фотография смеющегося сына, солнечно-радостного (таким я его и запомнил), словно бы только что вернувшегося на родину из дальних стран. Кованая тяжелая ограда на почётном месте за колумбарием, хорошо знакомое могильщикам место, монументальные застывшие облики родителей, и у самой земли квадратный черный намогильник – вот так же младенец цепко держится за материн подол, чтобы не потеряться в чужом мире. Гляжу – и не верю, что под камнем останки выдающегося русского человека, всё знавшего о смерти, и не верящего в её несомненную победу; горстка праха – всё, что осталось от мужественного воителя, бегущего от унылой быстротекучей жизни.

«Мне трудно жить, как живут все, – внезапное признание, когда шли из сердечной клиники, где лечился у профессора Александра Викторовича Недоступа.  – На прощанье расцеловались с ним троекратно русским обычаем. Редкой душевной красоты человек, настоящий русак. Спешит на помощь прежде, чем позовёшь его. Надо тебе показаться Александру Викторовичу, пусть посмотрит. Может и полежать у него. Тебе надо себя беречь».

Я заходил к Недоступу, чтобы справиться о здоровье Петухова. Знаменитый кардиолог сказал мне, что у подопечного ишемическая болезнь, постинфарктный «атеросклеротический кардиосклероз», посоветовал надавить на друга, чтобы тот не бежал из клиники, послушался доброго совета, ибо стоит вопрос о срочной операции, о жизни и смерти, а дела суетные, земные подождут…

И вот мы бредём мартовской гудящей улицей, какое-то немилосердное весеннее солнце отнимает последние силы, меня шатает, в голове гудит, а Петухов от больничного лежания лицом зелёный, похож на завалящую картофелину, и вряд ли чего видит полуслепыми глазами (его зрение точит глаукома),- через каждый шаг выглядывает место, куда бы присесть и успокоить сердце. Петухов слышит мои увещевания, но и бежит от их тревожного смысла, всё время с жалостью вскидывается на меня: дескать, сам на себя посмотри, каков субчик, - краше в гроб кладут…

– Им только бы в постель меня уложить. Как это: дела подождут? Неужели так и сказал? Никто за меня не сделает, – бодрится Юрий, но припотухший голос выдаёт сердечную слабость, внутреннюю безмерную усталость и полную изношенность. Петухов храбрится, и постоянно грозит наказать врагов Отечества. – Володя, врачам только поддайся - живо заморят, закормят лекарствами, зарежут скальпелем… Повалят на стол – и зарежут. Им ничего не стоит вспороть грудь и что-нибудь там забыть. Разве так не бывает? Хотя Недоступ удивительный, редкий человек. Он одним своим видом утешает и спасает.

– Ну вот, а ты… зарежут. И, конечно же, забудут полотенце, пилу или молоток. Больше им нечего делать, да? Юра, ты же не петух, чтобы «бошку» на колоду и под топор. Шпунты вставят, шкурку зашьют, рожу напомадят, наведут глянец – и запоёшь, как молодой. Женим на юнице, дети пойдут косяком.

– Да ну тебя!.. Какая жена, какие дети, с моим-то здоровьем? Лепишь, чего ни попадя, – смутился Петухов, но в глазах мелькнул живой интерес. – А что?.. Только найти надо. Чтобы и по дому, и боевая подруга. А кругом одни прорвы и набитые дуры. Им только: дай, дай… Тебе ли не знать.