Газета Завтра 17 (1221 2017)

Петухов погибал от одиночества. Куда бы ни обращал он взгляд, ниоткуда не приходило успокоения душе. Угнетало всё: и личные неурядицы, когда протянутую руку помощи близкие люди отталкивали, смеялись над его добротою; и непризнание научных открытий; и полная разладица в стране, когда народ впал в пессимизм и спячку, а в это время «зверо-люди», похитив власть, разрушали всё, к чему касались их алчность и нетерпение.

«Я создал Общую Теорию эволюции, совершил открытие, цену которому понимают пока единицы, а всё волнуюсь и беспокоюсь. Увы, через сорок-пятьдесят лет русской России может не быть… Чтобы этого не случилось, нам надо совершить величайший духовный и физический подвиг… Только работа спасает меня от ужасающей депрессии. Горько жить в России и видеть, как её богатствами распоряжается кучка бывших фарцовщиков. Нынешних «человеков» есть за что ненавидеть… Демократия, видимо, это система преобразования «человеков» в скотов… Постепенно прихожу к мысли, что моим гонителям придётся дать настоящий бой. У каждого свой крест. Русского писателя этим врагам рода человеческого не сломить. В этой войне за Россию я буду драться с врагами насмерть… Сомнения и тревоги терзают меня… хотелось бы пожить немного, но выбора у меня нет… Смерть в моём деле – это тоже Победа».

При встречах Петухов был мягок, улыбчив, благожелателен, всегда старался услужить, редко когда вступал в спор, чтобы «не дразнить гусей», редко когда принимал на людях рюмку. Но возвращался домой, и тут его, наверное, догоняла хандра, и он, скрывшись от всех, уйдя в затвор, начинал в одиночестве пить, утаивая от нас эту губительную привычку.

Смерть ходила за ним по пятам, иль Петухов сам искал смерти? Эти постоянные посещения кладбища, щепетильный уход за могилами родителей, когда выщипывалась каждая травинка, пробившаяся в ограде, эти постоянные ссоры с обслугою Ваганьково, угрозы и укоризны, взывания к совести администрации - не только от немеркнущей любви к отцу-матери, но тут присутствовал некий мистический оттенок в общении с погостом и его вечными поселенцами, которые ежедневно пополняли последний приют, и уже никогда не встанут из гроба, не смогут о себе озаботиться, только ведут доверительные беседы. Сам тленный воздух кладбища, наверное, пьянил, кружил голову, и Петухов, общаясь с усопшими, заглядывал в гудящую бездну, куда готов был кинуться с головою, но и в последнюю минуту отодвигался от края, чтобы завершить на земле предначертанные Господом уроки. Казалось бы, с надсаженным, крайне больным сердцем надо уединиться в спокойной тихой гавани, где можно избежать житейской суеты, ссор и разладицы, умирить душевную смуту, обузить круг знакомств, а он же – напротив, всё торопился куда-то, изнемогая от болезни, нагружал себя переживаниями и бесконечными заботами, внушая себе, что почти здоров. А расхристанная, самодовольная столица, изобретающая какие-то непрерывные услады (как в последний день), украшивающая мерклую жизнь круговоротом бездельных «шоу», говорильни и вечеринок, невольно забывала Россию, коварно выпивала из горожан последнее национальное чувство… И не выпускала Петухова из цепких лап следствия, фарисейски обвиняя в крамоле.

 В один из дождливых осенних дней встретились в Доме литераторов по какому-то случаю. Был фуршет в Цветном зале, я разгулялся, Юра отъединился от меня, притулился в уголке за чашкою кофию, разглядывая со стороны подвыпивший народ, был совершенно трезв и спокоен. Может, приустал, иль прихватило сердце? Ему вдруг показалось, что мне сумка отнимает свободу, мешает угощаться, такая лишняя в застолье, и Петухов, прижаливая меня, предложил поглядеть за портфелем. Как бывает на подобных фуршетах, пиршество закончилось быстро, ибо гости ретиво раскидали салаты по тарелкам, бутылки скоро опустели, и праздник невольно пошел на убылую. Веселье от вина скоро загорается, но также быстро и потухает, если не подливать «горючки». Зала опустела, я вспомнил о приятеле, вернулся, чтобы забрать сумку, а Петухова не оказалось. И сумка пропала, а вместе с нею и телефон. Ну и шуточки, – подумал я. Обыскал Дом литераторов, но Юра не нашёлся, и никто не видел, когда Петухов покинул клуб; но показалось странным, что, не дождавшись, Петухов ушел «по-английски», не попрощавшись, – подобное за ним не водилось.