Газета Завтра 4 (1156 2016)

Это чувство пустоты в перспективе тем более пугало, что "комнатой" для Распутина была вся Россия, и мы, жители России, русский народ, вслушивались в эту Россию, чтобы уяснить для себя, жив ли её словно бы давший обет молчания сын, и к нему, к её сыну, к его молчанию мы прислушивались, дабы узнать, всё ли ещё она, Россия, полна той последней полностью, которой был для нас Валентин Распутин и без которой мы не смогли бы понять ни себя, ни Россию, ни свою русскость.

И это — тоже подлинная заслуга Валентина Распутина — продолжиться в сердцах, в умах, в памяти, в языке своего народа чем-то помимо книжек, тем, что назвать, вероятно, не может и Слово.

В этом смысле писатель Распутин самый что ни на есть народный; хотя он во всех смыслах народный.

Но я хотел бы остановиться не на этом.

Я хотел бы сказать ещё несколько слов о сохранной роли Валентина Распутина, но сохранной уже по отношению к его младшим братьям по ремеслу.

После выхода уже упомянутой повести "Дочь Ивана, мать Ивана", а ранее после публикации таких рассказов, как "В ту же землю" и "Нежданно-негаданно", для всех, и для меня в частности, предельно изострилась, закричала горлом вот какая мысль: это же не он, старик (или почти старик), должен был написать эти страшные тексты, это же кто-то из нас, молодых — пусть не я, я был тогда слишком юн! — а мои старшие собратья, должны были это написать, описать, должны были за это, за этих людей заступиться, должны были выйти против этой мерзости, благо и молодостью, и здоровьем, и тем, что называется русской уже не удалью, но дурью (в смысле — силой) Бог не обидел… Однако этого не произошло. И снова, как в прежние годы, Распутин заговорил обо всём этом и за нас, и от нашего имени, и от имени всего русского народа.

А мы только наблюдали за ним, за его почти единственным и уж точно одиноким борением, ехидно подмечая просчёты и слабости, которые (кто без греха?) допускал писатель — иногда в запале, иногда в силу обстоятельств возраста и иссекающего интереса собственно к художественному творчеству, а чаще оттого, что осваивание такого нелёгкого, злободневного материала, за который раз за разом брался Валентин Распутин, было сопряжено не только с духовным закаливанием самого писателя, но и с известным износом и здоровья, и дарования, потому что чужое горе, воспринятое не как сугубо литературный материал и вообще не как материал, а как своя личная, кровная трагедия, гнетёт и убивает или уж, во всяком случае, не добавляет жизни. 

…В своей статье о Василии Шукшине Распутин писал о том, что "мы (то есть они, современники Шукшина. — авт.) в чём-то его не поддержали". Сегодня с сожалением можно и нужно говорить о том, что и мы, современники Валентина Распутина, далеко не во всём его поддержали, а может быть, не поддержали ни в чём.

После Распутина, после его ухода, после того, как откололась эта колоссальная глыба, неминуемо возникает вопрос: что сегодня?

Что сегодня представляет собой русская литература?

Чем она дышит?

Кем она дышит?..

Тут я должен извиниться перед собравшимися: образ моей жизни в Сибири, в Иркутской области, на берегах великой северной реки Лены, не даёт мне права делать заявления от имени некоего поколения в литературе, точнее, в современной прозе.

Я попросту не ощущаю своей причастности к какому-либо поколению, как вообще не ощущаю себя частью литпроцесса.

Но раз уж нужно говорить о современной литературе, могу перечислить кое-какие имена, которыми, с моей точки зрения, реализуется, а стало быть, "дышит" нынешняя русская проза.

Это, например, енисеец Михаил Тарковский, пожалуй, один из немногих современных писателей России, о ком с полным правом можно говорить как о писателе глубоко необходимом.

Это земляк Тарковского — Александр Щербаков. Как два этих редких таланта поделили Енисей, мне неведомо, Виктора Петровича нет…

Это мой земляк, иркутянин Анатолий Байбородин, автор многослойных, стилистически витиеватых, но подлинно русских произведений.

Это всем известный Захар Прилепин, который дослужился до того, что никакими регалиями его отмечать не нужно, можно просто назвать его по имени.

Это писатель распутинской совестливости Роман Сенчин.

Это наглый и дерзкий, как сто индейцев, но очень талантливый москвич Сергей Шаргунов, не так давно удививший всех не по возрасту зрелым и удивительно ровным по языку романом о переломном моменте нашей отечественной истории — 1993-м годе.

Это многие другие, всех не перечислить, да я к этому и не стремился, и назвал этих, а не других писателей не потому, что те "другие" хуже, а потому что "эти" мне вот сейчас пришли на ум.

Да, ещё, безусловно, нужно назвать Алексея Варламова! Некоторые его рассказы нужно заучивать наизусть, чтобы ими чистить горло.

…Как видите, картины не получилось! Наверняка москвичи справятся с это задачей лучше меня. Я же только хочу сказать, что современная русская литература, с моей точки зрения, переживает качественный и количественный расцвет, которого давно не знала.