Газета Завтра 40 (1192 2016)

Очередь в музей! На Рафаэля. Есть непререкаемые авторитеты и "обязательная культурная программа", которую следует пройти каждому, будь ты академик или менеджер по распродажам. Ренессанс — чудовищная и роскошная эпоха. Богоискательство и бунт. Патетика духа и культ наслаждений. Западные ценности. Подлинные, а не придуманные кем-то и зачем-то. Последние годы мы увлеклись тотальным обличением Европы. Мол, они там окончательно спятили, превратившись в толерантных дебилов и бессмысленно-жующее стадо. Это очень легко и удобно: обозвать Европу — "гейропой" и противопоставить тамошней клоаке себя-прекрасных. Но не лучше ли понять, что гей-парады и секс-просвет в школах, равно как истерика феминисток да бесчинства под вывеской "актуального искусства", — и для Европы не ценность? Это — болезнь. А Европа — это вечно живой Рафаэль Санти. Но, увы, нам хочется ясности и точного описания врага-урода, заслоняющего реальные смыслы западной культуры. Настоящей культуры — той, которая хранится в музеях, запечатлена в книгах, звуках, открытиях. Перестаньте называть грязь "ценностью" даже в издевательских кавычках, бегите от мерзости — к искусству. К чистейшему образцу. Встаньте в очередь на Рафаэля.

Итак, Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина совместно с итальянскими галереями представляет первую (!) в России выставку работ Рафаэля Санти — "Поэзия образа". Устроители сообщают: "Особое внимание уделено портретной живописи Рафаэля. Художник создал новый тип ренессансного портрета, в котором изображённое лицо, наделённое узнаваемыми чертами конкретного человека, предстаёт и как обобщённый образ своего времени". В центре внимания — поиск совершенного человека. Не идеализированного, а именно идеального — лучшей креатуры Бога. Начиная с XVIII столетия русские учёные, художники и общественные деятели внимательно изучали европейский Ренессанс. Уже тогда понимали: мы смотрим на Элладу и Рим через призму Возрождения, однако повальный, светский — обывательский — интерес возник уже во времена романтизма. Примечательно, что мода на "Рафаэлево время" появилась после того, как иссякла тема античного, греко-римского ампира. "Твоя красавица не дура; я вижу всё и не сержусь: / Она прелестная Лаура, да я в Петрарки не гожусь", — иронизировал Пушкин. Очаровательных женщин любили сравнивать с мадоннами Рафаэля и Леонардо. Первая красавица обеих столиц — Натали Гончарова — считалась пригожей уже потому, что возвышенно-прекрасным ликом и внешней безмятежностью напоминала дев с полотен старых мастеров. Сам Пушкин звал свою жену "моя Мадонна" и даже сообщал Вяземскому: "У моей мадонны рука тяжёленькая", прямо намекая на то, что в ревнивом гневе Наталья Николаевна никогда не скупилась на бурное выражение своих эмоций. Мода на Ренессанс тогда минула, как проходит любая дворянско-поэтическая мода; в середине XIX столетия только и разговоров было, что о новых течениях — о разрыве с опостылевшей традицией и "старческим" академизмом. Когда нигилист Евгений Базаров изрекает: "Рафаэль гроша медного не стоит…", он говорит не только о своём презрении к гуманитарным дисциплинам и к искусству как таковому — он являет манифест целого поколения образованной молодёжи. Прошлое — дряхло. А вот уже в XX столетии пристрастие к Рафаэлю возникло на принципиально иной, ностальгической основе — к нему кинулись из-за усталости от кубизмов и супрематизмов. Пресыщенные "-измами", художники восторженно замерли: лучше тех Мадонн никто ничего не создал. Сальвадор Дали писал "Автопортрет с рафаэлевской шеей", а советские мастера 1970-х изображали своих подруг в стилистике и манере кватроченто-чинквеченто.