Газета Завтра 580 (1 2005)

М.П. Слежу. Причем, если раньше мы получали в основном "позавчерашние" новости, то теперь мы имеем возможность прочитать в этом году по-русски текст, сочиненный по-французски в прошлом. За рубежами нашего отчества есть очень хорошие писатели. И старики типа Фаулза и Кундеры, и более молодые, Джулиан Барнс, например. Стоило объявить о смерти постмодернизма, как этот англичанин создал подлинный шедевр в этой манере — "История мира в 10,5 главах". Есть и молодые, к которым я совершенно равнодушен — Мураками и Уэльбек. В свое время было сказано про Леонида Андреева — "Ницше для бедных", так вот японец, заполонивший своей жвачкой полки наших магазинов, — это "Пруст для ленивых". Существуют читатели, которым хочется не просто потреблять некое чтиво, но при этом еще и думать, будто они приобщаются к высокому искусству. Распространенным сделался еще один тип современного западного произведения. Например, сейчас весь свет зачитывается романом "Код да Винчи", это кроссворд с уже вписанными в клетки ответами. Свинчено не без лихости, но вместо языка — эсперанто. Характеры — элементарные схемы. Текст особого промежуточного типа, мечтающий превратиться в фильм. И таких книг-коконов очень много на Западе. Излучение Голливуда заставляет мутировать природу западного романа.

В.Б. Почему в России сегодня стали меньше читать? Что можно сделать для возрождения интереса к литературе?

М.П. Знаешь, иногда возникает мысль — пусть лучше читают меньше! Ей-Богу. Не так давно в вагоне метро подслушал разговор двух женщин. Одна держит книжку Донцовой, вторая спрашивает: новинка? Нет, отвечает первая, это я перечитываю. Перечитывать Донцову?! Какой следующий шаг в своем умственном развитии сделает эта мадам, подумал я — мычать начнет? Но когда прошла злость, а потом прошла жалость, я подумал: а что, собственно, изменилось? Что, наши предки из великого девятнадцатого века не заполняли свои вечера игрою в лото или карты? Вспомните "Ионыча" — там смотритель библиотеки говорит, что если бы не барышни и не молодые евреи, библиотеку можно было бы закрывать. И я убежден, что эти девицы читали не "Идиота", а что-нибудь вроде романов Чарской, современной заместительницей которой и является Донцова.

В.Б. Есть ли сейчас кризис в прозе? В литературе в целом?

М.П. Я придерживаюсь той точки зрения, что если есть коррупция, значит, есть и государство. Если ведут разговоры о кризисе прозы, значит, есть и проза. Кризис — это ведь, в принципе, перспективное состояние. Из него, как минимум, два выхода: или в могилу, или к выздоровлению.

В.Б. Каковы слабости современной прозы? Чего ты не любишь в литературе?

М.П. Современная проза слишком медленно привыкает к своему новому положению, не успевает за изменениями в мире. Отсюда разговоры о ее кризисе. У нее отняты многие привычные инструменты. Например, прямая описательность. Теперь, если твой герой попал в Париж, ты не обязан подробно изображать Эйфелеву башню и Елисейские поля. Раньше этого от прозы ждали, теперь пролистывают, торопясь за сюжетом. Телевизор покажет реальность намного лучше (хотя — смотря как описывать). Современный хороший роман это не путеводитель, не ресторанный критик, не политический обозреватель. Мыслей, мыслей и мыслей требовал от прозы еще Пушкин. Приключения души.

Чего не люблю в литературе? Литературщины. Всё же хороший детектив или честный очерк лучше плохого романа с претензиями.

В.Б. О чем твой новый роман? Что привлекло тебя в древней истории Египта? Это твое увлечение? Был ли ты сам в Египте?

М.П. Вот потому что я не был в Египте я и взялся за него. Свою родную русскую историю жалко. Впрочем, и к Египту я отношусь с большим уважением. Он у меня используется в качестве этакого "тридевятого царства". Но, хочу сразу сказать, что в романе "Обреченный царевич" мой измышленный Египет, насколько это возможно при заочном знакомстве, приближен к подлинному. Природа, погода, храмы, жрецы, поведение Нила, поведение политики, привычки жителей, одежда, праздники, еда, питье, крокодилы, опахала и т.д. Сейчас мир заполонили романы в стиле "фэнтези", уродцы, слепленные одновременно из кусков прошлого и будущего, юга и севера, Земли и не-Земли, с фантасмагорическими героями, с утомительными битвами зла против зла. Позволение себе такой степени свободы от конкретного материала оборачивается против автора. Текст становится аморфным. Преодоление же конкретного материала рождает скрепляющую энергию. Кстати, иногда труднее описать то, что рядом, то, что ты знаешь досконально, чем отдаленные, выдуманные миры. У нас есть хорошие фантастические романы о других галактиках, но кто талантливо описал буфет ЦДЛа?

В.Б. Какой Союз писателей (не по идеологии, а по форме) тебе был бы полезен? И нужен ли вообще писателям этот или другой союз?