Газета Завтра 609 (30 2005)

Шнейдермана тошнит от строк "Россия, Русь! Храни себя, храни..", "Россия! Как грустно…", "Русь моя, люблю твои березы!.." Тут и "смысловая монотонность", и "риторичность", "обращения к родине чрезмерно громки и слишком часты", "употребление … в качестве "паровозиков"…". Интересно, а как бы Шнейдерман оценил такие стихи Павла Когана:

Я патриот.

Я воздух русский

Я землю русскую люблю!

Тоже как паровозик? Такие вот горе-специалисты препятствуют публикации в России стихотворения Иосифа Бродского "Народ", посвященного русскому народу, считая его всего лишь "паровозиком".

Живой сельской жизни у Рубцова он тоже не видит, население в деревнях у поэта немногочисленно и молчаливо. И вообще, по мнению Шнейдермана, Николай Рубцов ненавидит русскую деревню, взаимно и в деревне все не любили Рубцова.

Но еще глубже проваливается поэт,— утверждает автор, — когда обращается к русской истории, которую и не знает, и не любит. "Рубцов не имел страсти к истории, того глубокого интереса к ней, переходящего в ее глубинное понимание, какой, к примеру, лежит в основе живых, оригинальных стихов на древнерусские темы Виктора Сосноры". Надо же, и "Видения на холме" бездарны, и "Шумит Катунь". Оказывается, поэт не ощущает прошлого России, а описывает его лишь по приказу Вадима Кожинова.

Кожинов в представлении не только одного Шнейдермана, но и Владимира Новикова, профессора МГУ, кстати и того же Валентина Сорокина, становится некой мифической демонической фигурой, повелевающей всем поэтическим миром России. По его приказу поэты меняют темы, взгляды, жен и даже национальности. Конечно, авторитет у Вадима Валерьяновича был велик, но не до такой же степени? И вряд ли он повелевал историческими темами в поэзии Николая Рубцова.