Газетный самолётик

что судьба для нас – отрезок,

где оставить голоса.

Достучаться – тоже важно! –

добежать, покуда прыть,

на кораблике бумажном

до желанного доплыть.

Быть услышанным на йоту,

к неприступным догрести

и вручить им таки ноту,

и потребовать: «Впусти!»…

Но когда Господня смена

отопрёт тебе врата,

не услышишь ты Шопена:

нет там маршей ни черта!

Прогулка со щенком

Когда ни строчки, ни звонка,

ни новостей, ни эсэмесок,

когда в душе твоей тоска

темнее плотных занавесок,

найди в друзья себе щенка,

иди гулять с ним в перелесок.

Оставь друзей, кому в укор

жилплощадь обмерял шагами –

иди на праздничный простор

под небо с яркими шарами,

где пароходы на реке

стоят под белыми парами.

Туда, где ветерок метёт

поляны, красные от мака,

где видно, что и жизнь пройдёт,

но на душе не будет мрака –

там вдруг тебя в лицо лизнёт

не предающая собака.

* * *

Размер стихов – анапест и хорей –

домохозяйкам ясен и эстетам.

А ко всему – уж если ты еврей,

хоть кем-то стань! Но только не поэтом!

Ночные дожди

Ночью дождь проспали горожане –

ветер злой швырял и рвал зонты.

Персонажем в маленьком романе

встретил утро пасмурное ты.

Кофе пей, погоды лучшей жди,

мал роман, зато длинны дожди.

Но они волнуют нас не очень,

многих лет они ведь не короче.

Жизнь и вымысел… нечёткие… границы –

дождь ночной, промокшие страницы.

Про Коростылёву Верку

Ей житуха вся – сплошные вздохи!

Шоколадки нет – одна фольга…

Временами – эсэмески-крохи:

«С Днём рожденья, бабушка Яга!»…

Ей глядеть в своё окошко тупо:

чёрт плеснул разбавленный бензин –

барахлит, дымит, стреляет ступа,

не на чем смотаться в магазин.

Не с кем выпить! Коша, гад в законе,

вызвать обещал по гостевой.

Бросил кости где-то в Ашкелоне,

не зовет к себе – хоть волком вой!

Спину ломит, изнывает тело,

без зазнобы Родина мала –

Лучше от него бы залетела,

так ведь вот же, дура – не дала! –

упиралась: «После свадьбы только!

Не гони, Кощеюшка, коней!»…

Девственница! Как ему-то горько

просыпаться было рядом с ней.

Воет в skype Яга-пенсионерка:

"Да возьми уже меня! Приди!" –

в метрике – Коростылева Верка

с донорской медалькой на груди!

Кипа

Не так уж много в мире синагог.

Их посетителей не так уж много тоже.

А кипа просто так лежит в прихожей-

любых вещей не лучше – не дороже,

чем шуба, чем ботинки, чем сапог.

Не надо без конца про свой удел,

как вор бывалый – про его наколку,

без умолку – но, бросив взгляд на полку,

возьмите и наденьте же ермолку-

к тем приобщитесь, кто уже надел.

К Всевышнему меж тысячи дорог,

найти б одну без войн и без картечи,

подсказок без и без враждебной речи,

когда Господь, обняв тебя за плечи,

провел бы в мир любви и синагог.

Мне снится дед. Видения храня,

я помню Гомель: двор, ворота,

мы у калитки…дождь… и от чего-то

он в радости: опять пришла суббота!-

он кипу надевает на меня.

* * *

На что похожа поздняя любовь?

На зимний пляж, продрогший и прохладный.

Снова на пляже. И тебе не вновь,

скрывать своих эмоций. Мне досадно.

Уходит день. Уходят волны спать.

О чём молчишь ты в шторме не услышу.

И всё-таки – как знать, как знать, как знать,

с душпорывом ветра сносит «крышу»…

…Как хороша её в песке ладонь…

Ладони наши – гнездышко надежды.

Потом – жилище…кофе… и огонь…

и на полу лежащие одежды.

Мессия из купе

Мы обменялись взглядами под стук колес экспресса –

случайной встречи невзначай забил живой родник.

Мессией вежливым в дверях, как форменный повеса,

улыбчиво «Чай будете?» – спросил нас проводник.

В купе дверное зеркало – в окно пейзаж гляделся –

на скорости движения размытая пастель.

Мессия-проводник пришёл и сам слегка зарделся,

мол, для двоих для вас у нас всего одна постель…

…Всю ночь дрожала на крючке клёш-юбочка Кристины

и проносилась сквозь леса, посты и карантины.

Мой понедельник

Дерево не посадил, бездельник

не построил дом, очаг храня…

Только сын – мой славный понедельник,

и не надо мне другого дня.

Мне успех его – всему порука!

Если он не смена мне – так кто ж?

И теперь я жду от сына внука,

чтоб лицом на деда был похож!

Тут и патриаршескую стать бы -

в доме том, что Ближний мой Восток,

эру милосердия застать бы

ну, не эру так хотя б лет сто.

Только, может быть, ещё до морга,

наплевать на разум и химер,

дать тому, кто в коме, дать свой орган,

но не почку. Сердце, например.

Всем еврейским девочкам в солдатской форме

Израиль крылатый, отчизна-причал,

не чувствуй себя виноватым,

что матери-дочки – начала начал –

идут по тебе с автоматом.

Храни их, Всевышний, в соцветии лет,

на них и пилотки нарядны…

Из мук и лишений выводит на свет

еврейская нить Ариадны.

Порою с невзгодами не совладать,

беда проступает местами,

но девичью нежность, и силу, и стать

Израиль встречает цветами.

76

Тому, кто совершенен,  место в  музее.

Эрих  Мария  Ремарк

Напиши хоть про шторма,

чайку белую на рее –

разбазаришь задарма

что ни ямбы, то хореи –

или как один монах

стал пиратом на Ла-Манше,

или облако в штанах,

где-то читанное раньше…

Строк раздёрганы тома,

ритмы с рифмами из ваты.

Надо выжить из ума –

наковыривать цитаты!

Лучше рыбок заведи

в пол-литровой чистой банке –

им сквозь марлечку цеди