Где болит? Что интерн делал дальше

Когда я только приступил к работе, то постоянно спрашивал себя, почему люди подсаживаются на наркотики. В случае Малкольма причина была очевидна. После выписки из больницы он получал сильные обезболивающие на базе опиатов, в том числе морфин для контроля над болью, а также диазепам для снятия мышечных спазмов. Он быстро пристрастился к диазепаму, и когда лечащий врач, по понятным причинам обеспокоенный его зависимостью, попытался уменьшить дозу, мышечные спазмы стали невыносимыми. Жена ушла, Малкольм переехал, и тут выяснилось, что лекарство можно покупать прямо у соседа. Он стал принимать все больше и больше ради короткого облегчения, которое оно давало, – мимолетные передышки от постоянной боли, терзавшей его тело и ум. Контролировать ее по-прежнему не удавалось; вскоре Малкольм понял, что у соседа можно покупать не только диазепам. С точки зрения фармакологии, морфин и героин – одно и то же вещество, разве что морфин получают у врача, а героин – у дилера. Он начал лечиться героином. Не колол, только курил, но эта привычка быстро вышла из-под контроля. Когда 8 лет назад он впервые обратился в клинику, то принимал в день по пять пакетиков – и это помимо морфина, который ему выписывали официально. Такой дозы хватило бы, чтобы свалить с ног слона, но его организм настолько привык к наркотику, что едва реагировал.

Однако сказать, что наркомания Малкольма являлась результатом хронических болей, было бы не совсем верно. В его деле лежали многочисленные заключения от специалистов по боли, неврологов и спинальных хирургов, которые единогласно утверждали, что уровень анестезии, которого добивался Малкольм, не соответствовал силе болевых ощущений. Было очевидно, что он использует героин не только для подавления физической боли, но и, как большинство других наших пациентов, чтобы отстраниться от суровых реалий своей жизни. Ему было тяжело двигаться, а от сидения в инвалидном кресле боль только усиливалась, поэтому он целыми днями лежал на диване.

– По утрам хуже всего, – сказал он.

– Потому что вы знаете, что впереди еще целый день? – спросил я.

– Потому что утренние передачи по телеку – дерьмо.

Он расхохотался. Временами в нем можно было разглядеть прежнего Малкольма. Он часто рассказывал мне, каким был до травмы: шутник и весельчак, душа компании, с кучей друзей. За исключением таких вот мимолетных моментов, в это трудно было поверить.

За время, что он с переменным успехом пытался лечиться, его удалось снять с диазепама, но героиновая зависимость никуда не делась. Проблемы с подвижностью сильно сказывались и на отучении от опиатов: поскольку вместе с метадоном он принимал героин, то должен был ежедневно являться в клинику за положенной дозой, но для него это было практически невыполнимо. В прошлом из этого правила не делалось никаких исключений. Каждый день карета скорой помощи заезжала за ним и привозила в клинику. Но если она запаздывала или боль была слишком сильной, чтобы ехать, он пропускал время выдачи метадона и прерывал курс лечения. Местные аптекари, в отличие от дилеров, не ходили по домам, чтобы разносить пациентам метадон, а сам добраться до ближайшей аптеки, где его выдавали, Малкольм не мог. После долгих обсуждений мы приняли решение, что лучше всего принимать его еженедельно и выписывать достаточно метадона, чтобы он продержался до следующего визита. Решение было далеко от идеала: я сильно опасался, как бы не случилось передозировки, намеренной или случайной.

При каждой нашей встрече я спрашивал, нет ли у него суицидальных мыслей.

– Только когда по телеку показывают Ферн Бриттон. Боже, до чего у нее противный голос! – отвечал он хохоча. Еще одна искра прежнего Малкольма.

– Я серьезно, – настаивал я.

– Ну конечно, я хочу покончить с собой. Думаю об этом ежедневно. Но сделаю ли я это? Нет. Я трус. Хотел бы я быть посмелее.

Такие слова мало утешали, но у меня не было другой альтернативы, кроме как выписать ему следующий недельный рецепт.

Я встал и открыл дверь. Малкольм, скривившись, попытался подняться, но несколько раз падал обратно на стул, прежде чем это ему удалось. Он взял свои костыли, осторожно прошел через дверь и двинулся по коридору. Я последовал за ним и усадил его в приемной ждать, когда за ним вернется скорая помощь. Сестра Штейн вышла из своего офиса и через приемную направилась к кабинетам, кивая пациентам по пути. Я попрощался с Малкольмом и побежал за ней, чтобы она подписала карту.

– У тебя был мистер Уолл? – на ходу спросила она.

– Малкольм? Да. Я ему выдал рецепт. Он по-прежнему употребляет героин, но только один пакетик в день, – ответил я.

– Бедняга. Боюсь, рано или поздно он покончит с собой, – сказала сестра Штейн, заходя в один из кабинетов.

Дверь захлопнулась у меня перед носом, но я, потрясенный, не мог сдвинуться с места. Потом протянул руку и открыл ее.

– Но как же! Не говорите так!