Где болит? Что интерн делал дальше

Моя мама – учительница и работает с детьми с особыми потребностями. Мало что способно вывести ее из себя; исключением, правда, являются татуировки моей сестры и сделанный ею пирсинг пупка. Ко всем людям мама относится, как к исключительно достойным. К тому же, учителя умеют внушать окружающим безусловное повиновение. Как-то раз, когда она поздно вечером возвращалась домой, какой-то парень попытался ее обворовать. К концу их встречи он извинился, что причинил ей неудобство, и предложил помочь донести сумки.

– А что ты ему сказала? – спросил я, когда она мне позвонила рассказать о случившемся.

– Ничего особенного. Сказала, что нечего меня пугать, что я этого не потерплю, и что ему лучше не глупить и вести себя прилично, – ответила она, – он и послушался.

Вряд ли Барри сумел бы смутить мою маму.

Глазом не моргнув, она протянула ему руку.

– Здравствуйте, я Джулия, мама Макса, – представилась она.

Барри пожал ее руку и, как обычно на одной ноте, пробормотал себе под нос:

– Моя мама умерла 3 года назад.

Я задержал дыхание.

Мама, нимало не смущенная, продолжала:

– О, мне очень жаль! Наверное, это стало для вас тяжелым потрясением. Вы были с ней близки?

Барри кивнул, а потом стал рассказывать, как они с мамой жили на улице и заботились друг о друге. Моя мама внимательно его слушала, время от времени кивая. Так долго в моем присутствии Барри не говорил еще никогда. Я подумал, что он вообще редко имел возможность рассказать что-нибудь о своей жизни человеку, который не собирался упрятать его в госпиталь, или не отшатывался в ужасе от того, что он никогда не жил дома и не ходил в школу. Он определенно наслаждался выпавшим шансом. Моя мама задавала вопросы, но он ни разу не потянулся к своей бороде.

Я не сразу осознал, но в ту встречу что-то между Барри и мной изменилось. Когда я в следующий раз пришел его навестить, он держался совсем по-другому. Он по-прежнему был равнодушный и отстраненный, но, похоже, не возражал против моего присутствия и согласился сходить со мной на прогулку куда-нибудь, куда ему захочется. Оглядываясь назад, я не мог бы сказать, в чем было дело: в том, что моя мама выслушала его, не осуждая, или в том, что я в его глазах стал больше похож на человека – уже не безымянный доктор, а кто-то, у кого есть мама, как была у него.

Светофор опять переключился, и мы распрощались.

– О, он очень милый, – заметила мама, когда мы немного отошли.

– А ты видела, что на нем нет ни ботинок, ни носков? – спросил я.

– Да, это немного странно, – сказала она, – но я уверена, он носит теплое белье.

Барри тем временем знакомил меня со своей сокровищницей.

– Вон тот контейнер обычно лучший, – сказал он, помахав рукой в сторону самого дальнего.

Он выбрался из того, в котором сидел; я придержал контейнер за крышку, чтобы быть чем-нибудь полезным.

– Поверить не могу, что люди все это выбросили, – сказал я, рассматривая нашу добычу.

Помимо рубашки от Prada, Барри обнаружил четыре нераспечатанных сорочки от Marks& Spencer, пару едва ношеных кроссовок, которые кто-то связал вместе за шнурки, прежде чем выкидывать, кожаную куртку с дырой подмышкой, но в остальном совершенно целую, плюс кучу шариковых ручек, файлов А4, книжек и симпатичный абажур. Как ни странно, в мусоре оказалась флейта – прямо в футляре, вместе со свернутыми в трубку нотами. Кто выбрасывает такие вещи? Я представил себе родителя, недовольного выбором музыкального инструмента, который захотел его ребенок: «Тебе что, не хватает просто плеера?»

– Я же говорил, эти – лучшие, – напомнил мне Барри, копаясь в последнем баке. – Иногда их не успевают вывозить, а люди продолжают толкать все сюда.

Барри, конечно, пришлось немало покопаться в помоях, прежде чем наткнуться на крупицу золота; хотя, потратив некоторое время, тут можно было обнаружить все, чего душа пожелает, до каталога Argos мусорные контейнеры точно не дотягивали.

Еще один минус шоппинга на помойке стал очевиден, когда мы собрались уходить.

– А как мы все это понесем? – поинтересовался я.

– В руках, – ответил Барри.

– Но у нас же нет пакетов, – возразил я и на мгновение даже возмутился тем, что службы, отвечающие за вывоз мусора, не предоставляют пакетов своим потребителям.

– Возьмем эти, – сказал Барри, опустошая в бак черный мусорный мешок.

Энтузиазм мой заметно поутих.

– А мы не можем просто оставить это здесь? – осторожно спросил я.

Барри проигнорировал мои слова и принялся заталкивать в мешок свои находки. Мне стало любопытно, что он собирается делать с флейтой и с абажуром, кстати, тоже. Далее мне пришлось вытерпеть не самую приятную прогулку по центральной улице обратно до больницы: я был весь в грязи и тащил мешки, содержимое которых технически являлось мусором. Люди оглядывались нам в след. Я уже мечтал, чтобы земля разверзлась и поглотила меня. Ничего не произошло. Барри, похоже, было все равно.