Где найдёшь, где потеряешь. Повести

Воображая сцену признания, он заранее досадовал, огорчался, потому что предвидел: мать станет ссылаться на то, как живут другие, не захочет ничего понимать. Отец, хоть и поддержит, да только на свой лад («Главное — не гнись!»), сводя многие тонкости общественного и морального свойства к ломоподобной непримиримости. В общем, как ни верти, ожидать умиротворения и легкости от семейной беседы не приходилось. Потому он так и не выдал себя, не обмолвился про увольнение, отодвинул лишнюю неприятность на потом.

Когда поужинали, Ромка сразу собрался к Наташе. Спускаясь по лестнице — лифт опять не курсировал, — он расслышал внизу смешки и какую-то возню. Оказалось: его бывшие приятели все-таки «сообразили» на углу и теперь с гитарой и бутылкой вина оккупировали теплый подоконник парадной. Перед ними конфузилась девушка, Лариса из сорок восьмой квартиры, ее не пропускали домой. Слыша шаги над собой, «уголовники» сперва притихли, но увидели Ромку и продолжили кураж как ни в чем не бывало, даже с большей прилежностью.

— Ну глотни, глотни хоть разочек, — совали Ларисе емкость, именуемую у них «фаустом». — Что, игнорируешь? Презираешь? А зря! Мы ведь тебя любим, королева! В доказательство можем поцеловать.

Шестнадцатилетняя музыкантша вполне могла презирать эту братию и вообще, и за прошлое: ей не давали проходу всю жизнь. Ромке, честно говоря, Лариса тоже не очень-то нравилась, ибо в детстве шастала по двору с фасонистой нотной папкой, никого не замечая и задирая нос. В ту пору будущие кавалеры попросту лупили девчонку снежками, отбирали и потрошили главный предмет ее зазнайства, пускали ноты по ветру, да мало ли что… Теперь же, превратившись в «уголовников», эти трое невольно заигрывали по зрелости лет и домогались ее благосклонности иным хулиганством — на взрослый, как говорится, манер.

— А что, ты еще ни разу не целовалась?

— Пустите, нахалы!

— И не пила из горлышка?

— Ну дайте же пройти!..

Без слов и при захолонувшем сердце Ромка силой отстранил парней с пути следования Ларисы. Та стремглав пронеслась наверх, сразу хлопнула дверью, ничуть не озаботясь участью защитника, который остался один против трех. А они тем временем проговорили зловеще:

— Так, так… Рабочий просит. Что ж, пойдем ему навстречу. Заодно проверим, что крепче: голова или бутылка? Это надо узнать…

Удовлетворить свою любознательность им, однако, не пришлось. С улицы как раз подоспели двое: мужчина и женщина, оба твердых устоев и проникновенного ума. Хотя «кустари» приняли созерцательный вид, пережидая помеху, а Ромка не позвал на помощь из гордости, эти двое бесстрашно заподозрили свару.

— Ну-ка разойдитесь! — потребовал мужчина.

— Немедленно разойдитесь! — прикрикнула женщина. — Сейчас вызову милицию по телефону. Вот петухи!..

— И вообще, — сказал Ромка, — уматывайте из нашей парадной. Мотайте отсюда под свой куст.

Он даже пожалел, что никакого сопротивления с их стороны не последовало. «Кустари», прихихикивая, приговаривая: «Ой, страшно! Ой, дружинник завелся!» — протопотали вниз и не дождались Ромку во дворе для надлежащей расправы. Впрочем, это не удивило его.

Поощренный немаловажной победой, явился он к Наташе с тем, чтобы откровенно изложить события дня, укрепиться в отчаянном решении, найти забвение в поддержке любимой, которая все, конечно, поймет. Ведь это — Наташа! Недаром она — единственная. Ромка не сомневался, что на сей раз они отлично поладят, поскольку девушка сама намекала про увольнение с фабрики и вообще…

— Ты? Вот хорошо! — чем-то возбужденная, воскликнула Наташа, едва он возник в дверях. И на ходу в комнату, не теряя секунды, она продолжала с каким-то восторгом: — Знаешь, у Марка Твена!.. Сейчас прочитаю, послушай. Я случайно наткнулась и подумала… В общем, ты послушай, а потом…

Распахнув книгу на специальной закладке, Наташа нашла:

— Вот! «Все жители Новой Англии в течение многих лет покорно выстаивали а вагоне поезда всю дорогу, не позволяя себе ни единой жалобы вслух; и такое положение длилось до тех пор, пока эти бесчисленные миллионы не произвели на свет одного-единственного независимого человека, который встал на защиту своих прав и заставил железнодорожную компанию снабдить себя сиденьем». Ну, тут еще всякие размышления в том же духе. Ты понимаешь? Понимаешь, Ромка?!

— Не понимаю, — ответил он, хотя почуял нечто к себе причастное.

Тогда Наташа усадила его а кресло, примостилась на подлокотнике в тесной, волнующей близости — мама отсутствовала, брат в телевизор глядел, — обвила Ромкину шею нежной рукой и, теребя хаотичную прическу на буйной головушке, залепетала проникновенно:

— Не хитри, мужчинка! Все-то ты понял, я знаю. Ну и ладно, пускай так и будет, я мирюсь. Наверно, я — слабая трусиха — из тех, которые стоят в вагоне, если вокруг и все стоят. А ты…

— И что же? — заметно волнуясь, спросил Ромка.