Где ночует зимний ветер

— Подъем! — В палатку влетела в мокрой штормовке Ольга. Она, как кошка, быстро стряхнула капли дождя. В ее руке будильник оглушительно гремел.

— Подъем, соня! — Крикнула она и исчезла.

Зачем явилась Ольга? Разбудила, меня для того, чтобы я собирала вещи?

Ольга на минуту отвлекла меня. Но вот уже снова я в плену воспоминаний.

…Мы подымались к скалистой вершине с Александром Савельевичем. Дул холодный, порывистый ветер. Хлестал дождь. Напрасно мы отворачивались, подставляли спины. Брезентовые плащи не спасали: мы насквозь промокли и замерзли.

Серые полосы тумана временами закрывали долину, и тогда надолго пропадали светлые блюдца озер и тугие свернутые петли быстрой Хауты. В его молоке то скрывались, то появлялись острые утесы. Мне порой казалось, что они низко кланялись нам.

Александру Савельевичу каждый новый подъем давался с трудом. Он часто останавливался и отдыхал.

Обрывы по дороге сменялись скалистыми склонами и россыпями камней. Мы оказались перед глубокой трещиной, забитой снегом. Снова нам пришлось искать обходной путь.

Александр Савельевич остановился, развернул карту.

— Отдохнем! — сказал он, устало осматривая мрачные утесы. — А может быть, перекусим?

Мы устроились на мокрых камнях. Начальник партии открыл банки с тушенкой. Застывшее мясо и жир ковыряли ложками. Вместо хлеба — черные сухари. Я грызла горбушку, а Александр Савельевич долго размачивал свой сухарь в ручье.

Съели мясо и запили обед холодной водой.

— Заморила червячка?.. Двинули!

Мы снова карабкались вверх. Брали уступ за уступом. Кругом ни души. Голые скалы и заросшие мхом старые оленьи тропы.

Александр Савельевич по-прежнему сосредоточен. Он заметил за скалой мелкие россыпи — поля распавшихся жил полевого шпата. Видны вкрапления редких минералов.

Мне сейчас приятно все это вспоминать. Не так я чувствовала себя в первом походе, когда брела за Александром Савельевичем.

Почему я плачу сейчас? Все равно горю слезами не поможешь! Но я не могу заставить себя не думать и не вспоминать про этот поход.

Пройти бы еще раз по нашему маршруту. Александру Савельевичу не пришлось бы уже объяснять, что мы находили глыбы разрушенного морозом пирита. Их характер и размеры зависели от петрографии породы.

Петрография! Это незнакомое слово меня еще недавно пугало. А сейчас я произношу его спокойно, со знанием!

Александр Савельевич удобно устроился на камне картировать местность, наблюдая за ее особенностями — развалами, сжатиями. Я неотрывно смотрела, заражалась его рабочим азартом. Каждый день готова шагать за ним, забираться на самые высокие горы.

Мне послышались голоса ребят. Как всегда, они спорили в камералке, куда собрались после маршрутов. Страсти и увлеченности им не занимать!

У Александра Савельевича глухой голос. Заранее никогда не знаешь, о чем он спросит и что сам расскажет. Тогда он остановился, внимательно посмотрел на меня.

— Анфиса, в жизни надо найти себя, но не всем это удается. Иной человек всю жизнь проживет, а так себя и не откроет. Встречаются лентяи и трусы — они не понимают жизни. Если ты разобралась, зачем живешь, — захочешь оставить на земле свой след. В жизни всегда есть место подвигу!

— Я верю, верю вам, — признательно посмотрела на Александра Савельевича. Разве не подвиг пересекать бурные ручьи, подыматься в горы на протезе. Но ему нельзя об этом говорить, чтобы он не вспылил и не обиделся!

Зачем я вспомнила все это? Чтобы еще больше реветь? Прислушиваюсь к шуму дождя за палаткой. Не раздастся ли треск мотора вертолета? Потом вырастет свистящей звук длинных лопастей. Вертолет прилетит за мной!

Меня нельзя выгонять из экспедиции. Я не смогу жить без Главного хребта, снежных вершин, зубастых пиков Скалистого и двух Братишек. Дорога́ мне Хаута с ее неумолчным грохотом камней.

Я хочу работать, и Александр Савельевич должен меня оставить в экспедиции!

Наверное, я страшная фантазерка. Не знаю, хорошо это или плохо? Вспомнила случайно, как Сергей рисовал план Эрмитажа, по которому собирался повести меня на экскурсию. Линия карандаша у него верная… Попробовала сама рисовать, но дома получились кособокие… Здесь, на Хауте, должен появиться город… Так обязательно будет, когда откроют месторождение…

Новый город для рабочих должен выглядеть необыкновенно красивым, как высокогорный Домбай с гостиницами для лыжников. Рядом — горы: Главный, Скалистый и Братишки. А между ними дома с высокими островерхими крышами, чтобы напоминали о первых наших палатках. Улицы заменяют канатные дороги… Между домами закрытые переходы из стекла…

Мы уедем, а вырастет город… Город между снежными красными скалами. Город, к рождению которого причастна и я.

Ну разве я не фантазерка? Все почему-то не удается об этом поговорить с Александром Савельевичем… Такой разговор рождается не вдруг… А названия улицам я бы сама придумала красивые и звучные: «Саурейская», «Карабутенко», «Хаутинская», «Первых геологов», «Москвичей».

Пришли на память знакомые стихи:

Я знаю —
               город
                        будет,
Я знаю,
            саду —
                       цвесть.