Где-то на земле есть рай

На кладбище произошел неприятный инцидент – мой напарник заметил журналиста, который собирался сделать сенсационные снимки. Пришлось Павлу с ним подраться, но камеру он все-таки разбил. Разъяренный журналист удалился восвояси, напоследок пригрозив вчинить нам хороший иск и раздеть нас до исподнего во имя свободы продажной прессы.

– И чего ему неймется? – буркнул Ласточкин, вытирая кровь. – Снимал бы себе на вечеринках, какого цвета трусы у очередной теледивы.

По правде говоря, я бы тоже предпочла сейчас оказаться на какой-нибудь вечеринке. Наконец с неприятной процедурой было покончено, гроб положили в грузовик, а образовавшуюся яму засыпали.

– Ну что, возвращаемся? – спросил мой напарник, морщась.

Если бы он знал, какие неприятности ждут нас впереди, он бы точно не стал так говорить.

Глава 14

7 апреля. 6 часов 9 минут вечера

– Ага! Господа все-таки соизволили появиться! Чудно, просто чудно! – Такими словами встретил нас по возвращении наш начальник. Он вонзил в меня, как шпагу, злобный взгляд, после чего перевел взор на Ласточкина:

– Где вы шлялись, хотел бы я знать?

– На Ваганьковском кладбище, – ответил мой напарник и слегка качнулся на носках. Тихомиров побурел:

– Что, все по делу той ненормальной? А делом Лазаревой кто будет заниматься, интересно? А?

Мы с Ласточкиным озадаченно переглянулись. Честно говоря, мы полагали, что после нашего сокрушительного, невероятного провала это дело у нас забрали.

– Так вроде же наверху взяли Лазареву на себя, Модест Петрович! – бодреньким фальшивым голосом встряла я. – Да и произошло убийство вовсе не на нашей территории…

Тихомиров потух и свалился в кресло.

– Не убийство, а два убийства, – тихо поправил он меня. – Мне кажется, вы забываете об этом!

Что верно, то верно. Я как-то запамятовала о Горохове. Досадуя на себя, я прикусила язык.

– Значит, с вами уже связывались? – спросил у меня полковник.

Читатель уже, конечно, знает, что никто с нами не связывался и вообще никто нам ни о чем не сообщал. Но если бы мы прямо так и брякнули это, то выставили бы себя полными дураками.

– Официального предупреждения не было, – ответил за меня Ласточкин.

Тихомиров шмыгнул носом и любовно покосился на стоящее на подоконнике лимонное деревце, на котором красовались не то три, не то четыре крепеньких нежно-желтых лимончика. Полковник обожал свое деревце больше, чем УК с приложениями и дополнениями, и горе было тому, кто смел хотя бы в мыслях покуситься на заветные плоды.

– Дело ведет Андрей Антипенко, – сказал он.

Так, это уже кое-что. Андрей – хороший знакомый Стаса Зарубина, и дело свое он знает отлично.

– Будете работать вместе с ним, – добавил Тихомиров и поправил один из листочков, который смел завернуться куда-то не туда. – Ясно?

– Ясно, – уныло ответила я.

Тихомиров поглядел на меня загадочно и обратился к Ласточкину:

– Закрой-ка дверь, Павел. Да поплотнее, а то, сам понимаешь, эти сквозняки…

Полковник никогда не открывает окно. Свежему воздуху в его кабинет вход строго воспрещен. Сам Модест Петрович утверждает, что имеет склонность к простуде, оттого и предпочитает беречь свое драгоценное здоровье. Учитывая, что простудой он никогда не болеет, выдвинутая им гипотеза выглядит сомнительно, а упоминание о сквозняках в его устах – и того хуже. Однако Павел Ласточкин не стал пререкаться. Он подошел к двери, проверил, не стоит ли кто за нею, и тщательно затворил ее.

– Значит, занимаетесь убийством Георгия Лазарева. Тут, судя по всему, непочатое море работы, – сказал полковник, когда Ласточкин отошел от двери. – А это так называемое дело Парамоновой, – он скривился, как от зубной боли, – спускаете на тормозах. Ясно?

– Модест Петрович! – вскинулся Ласточкин. – Но мы уже дошли до эксгумации, нам никак нельзя отступать!

– Вы вырыли, вы и зароете, – отозвался жестокосердный полковник, любуясь на свое деревце. – Тем более что состава преступления, простите, нет и в помине.

– Как нет? Статью о доведении до самоубийства никто не отменял, между прочим!

Я вздыхаю. Конечно, статья эта в нашем Кодексе есть, да только толку от нее никакого. Фактически никого по ней не осуждают, да и осудить не могут, потому что потерпевший, он же основной свидетель, не может давать показаний: ведь он уже наложил на себя руки. Бывает, конечно, что дела открывают, да только попытки эти в большинстве случаев ни к чему не приводят.

– Так, Павел, хватит строить из себя Дон-Кихота! – взревел полковник. Судя по всему, он не на шутку разозлился. – Дельце-то вы раскручиваете под прикрытием, и сами знаете чьим! А ну как прикрытие ваше накроется медным тазом, что тогда? Вас же, милые мои, и выберут стрелочниками. Никакие былые заслуги вас уже не спасут!

Я видела, что Паша вот-вот скажет что-нибудь такое, о чем потом будет сильно жалеть, и поэтому предостерегающе ухватила его за рукав.

– Конечно, Модест Петрович, – вот и я ему твержу – обязательно – непременно – спасибо за совет – разрешите идти?

Полковник только вздохнул и рукой махнул.