Где ты, бабье лето?

Они ходили от дома к дому, расспрашивали, как и что было в деревне во время войны, когда подошел враг. Многие помнили и рассказывали, как явились разведчики на конях, в касках, потом принеслась на мотоциклах немецкая часть — женщины в тот час на колодце собрались; как смели́ за неделю всю живность — бабы еще препирались из-за яиц, кур, сала, и многие едва не поплатились жизнью; как гоняли деревенских расчищать проходы в лесу — по наезженным дорогам ездить немцы боялись; как отсиживались в подполах мальчишки и девчата, а молодухи мазались сажей, навертывали на себя всякую срамоту, чтобы казаться страхолюднее. Перебирали беды, учиненные ворогом, — сколько деревень пожег, сколько люда побил. Все как бы вернулись в то страшное время и, встречаясь друг с другом, заново переживали. Отец Клавдии Иван Леднев, Юркин и Валеркин прадед, умер в одночасье: помнил империалистическую, говорил, что Германия — это культура, а три немецких солдата в одно утро стянули с него три пары валенок — так и не сумел он в тот день принести воды с реки, всякий раз босиком возвращался, к ночи поднялся жар, а к рассвету не стало Ивана. Марфа с испугу раньше времени разродилась, рожала в углу избы, а немцы тут же гоготали — уползла она в ту ночь с появившейся дочкой к древней пастушихе Афимье, в халупу об одном конце на зады. Зоя-продавщица помнила, как вывели забредших к ним русских бойцов и расстреляли у амбара на огороде. У Авдотьи Хлебиной в клочья разнесло сынишку, у Михаила Зайцева — брата: наткнулись мальчики на снаряд, хотели его обезвредить. Да мало ли чего было — в каждом дому горе…

Интересовались следопыты захороненьями — в Сапуновской церкви обнаружили пятнадцать советских бойцов, закопанных в подвале. Собирались перенести их к развилке, поставить над братскою могилой обелиск или другой какой памятник.

Авдотье Хлебиной все казалось, что один мальчик, красивенький, черноглазый, похож на погибшего Егорку. Был он шустр и смотрел сметливо, взрослое пониманье жило в глазках. И рубашка расстегнута до пупа — ну, точно Егорка! Маленькая, щуплая, пригнутая жизнью Авдотья Хлебина достигла восьмого десятка, но бегала бойко, носила воду, ворошила и копнала сено, сажала в саду, кормила кроликов. Она дозволила мальчикам и девочкам посмотреть кроликов, которых держали сын с невесткой, водила в хлев — показала двух поросяточек. Потом поставила самовар, нарезала хлеба, насыпала сушек, которыми любила побаловаться, усадила чай пить. Сложив руки на животе, стояла у стола, подслеповато моргала:

— И что за неволя в такую непогодь по деревням шастать, одеваться-то надо бы тепле, то и дело дожж, холод, матеря-то теперь одумались там о вас.

— А мы, Авдотья Петровна, серьезное дело делаем, — пояснил рыжеусый руководитель, — память увековечим — раз, и второе: вот уже по трем медальонам нашли людей, без вести пропавших.

— Жены за них все годы ничего не получали, и мамы, а теперь им пенсию назначили, — сказал красивенький мальчик.

— А у вас — кого ни спросим, никто не знает, есть ли где-нибудь безвестная могила.

— Или место, где положили. Вы не помните? — опять спросил красивенький и глянул черными глазками прямо в сердце Авдотьи.

— Как не помнить, за сараюшкой у Грачевых шесть человек закопали, — уронила она.

— Так что же вы сразу-то не сказали? Миленькая моя! — подскочил рыжеусый, схватив буденовку.

— Да как скажешь? Вы небось раскапывать будете? Страшно. Зачем их тревожить? И Грачева Алевтина может быть против — разворотите ей все, без нее нельзя, а она на дойке, нешто к Женечке прийти, она дома с ребенком. Четверых-то из тех у мово крыльца расстреляли и бросили за сарай сердешных. Они там дней пять валялися.

Откуда взялись в деревне бойцы, никто не знал. Только скоро ударили с Быстрого советские пушки («Когда у Манечки Артемьевой стену вышибло!»), и хоронили бойцов уже свои. Положили в одну могилу с двумя саперами или с тем, что от них осталось, — подорвались, разминируя поле, на котором сейчас клевера у Холстов. Фамилии саперов Авдотья помнила: Елкин да Колокольчиков; приезжала к Грачевым жена Колокольчикова — старая Грачиха померла, а Федор в ту пору уже был женат на Алевтине, Алевтина и прибегала к Авдотье за петушками.

— Вон они у меня возле дома, сейчас-то уж отцвели, одни листья, как ножи вострые. А в яму тую положили еще скольких-то — по огородам собирали, убитых, обмороженных. — «Скольких» — Авдотья не знала.

Следующий день был ненастен и сер. В теплой сырости метались по деревне люди, ежились, вздрагивали, бегали к Алевтининой сараюшке у самого шоссе, стояли на краю разрытой ямы, смотрели, как орудуют ребята. Не было в деревне человека, который не побывал бы там. Приводили и совсем маленьких — видно, чтобы впечатался в памяти на всю жизнь ужас войны.

Валерка Леднев, живший теперь постоянно у бабы Клани, помогавший управляться с бычком, вел себя и на месте событий по-хозяйски — все же родственники ему теперь Грачевы.