Где ты встречаешь рассветы?

Черняев, махнув рукой в сторону приземистого кресла с широкими лапами-ножками, опустился на стул. Я задержалась на секунду у рисунка, с которого на меня смотрело прелестное девичье лицо – моё! – и села в предложенное кресло.

– Чай?

– Нет, спасибо.

– Спиртное не предлагаю, – губы скульптора сложились в кривую усмешку. – Завязал.

– Да… – кивнула я, чувствуя нарастающую неловкость. – Я понимаю…

– Да чего уж там! – он отвернул взгляд к окну и тяжело вздохнул. – Сам знаю, не дурак. Вот и Сашка меня за руку всё время хватал, остановить пытался… – он помолчал. – Через меня и мой грех всё случилось. Я виноват во всём.

– В чём, Антон Иванович? – осторожно спросила я.

– Да в аварии той, – он посмотрел на меня блестящими глазами. – Я сына в тот день из дома выгнал.

– Как – выгнал? – поразилась я.

– Очень просто, – скульптор горько усмехнулся. – На дверь указал и вещи вдогонку кинул. Ящик с инструментами.

– Какой… ящик?

– Его, какой ещё. Там инструменты всякие рабочие. Да не в них дело! Я сына выгнал из собственного дома! Ещё и плюнул в спину – мол, видеть тебя больше не желаю!

– Но… за что?

– Сволочь потому что последняя! Я, я сволочь! Это меня надо было в ту машину вместо Сашки за руль посадить да и въехать хорошенько, чтобы понял…

Хозяин закашлялся, побагровел. Я испугалась.

– Воды, Антон Иванович?

– Пустое! – он постепенно успокоился и замер, уставившись в одну точку.

Я боялась пошевелиться.

– А потом начался ад. Кома, видения эти пугающие… И больница, каждые полгода больница. Он в психушку, а я за бутылку. Нет, при нём больше ни-ни, но стоило только сыну за порог, как меня трясти начинает, и… – он махнул рукой. – Жил, словно в лихорадке, от зноя в мерзлоту погружаясь. Не знаю, на сколько бы меня хватило, если бы не ты…

– Если бы не я… – выдохнула я.

– Я, когда скульптуру ту лепил, о Сашке думал. О том, что вот вложу в неё тепло и здоровье, и силу великую, которая сына моего согреет, вылечит, разум прояснит. Тайно лепил, никто не видел. Ото всех скрывал, и от Сашки особенно. Гошка, балда, в корысти меня подозревал, а мне, между прочим, ни шиша от города не досталось, я даже имя своё не разрешил на статуе выбить!

– Так вот почему…

– Сергеич меня и так, и эдак уговаривал – мол, нехорошо, что его фамилия стоит, а автора – нет. Но я настойчив был. Пустое это всё. Тщета. Другую цель преследовал. Ну вот… Скульптуру установили, народу понравилось вроде, а Саша мой в то время в больнице лежал. Я руки потирал от предвкушения, представлял, как приведу сына к его мечте и как все его страхи и наваждения испарятся при дневном свете, а тут вдруг ты появилась!

– И вы испугались…

– Испугался, – признался хозяин. – Красоты твоей настоящей испугался, омута коварного, которым можно не то что больного, здорового мужчину сгубить. Видел я, как Сергеич на тебя смотрел!

– Да мы с ним просто приятели давние! – невесело усмехнулась я.

– Приятели – не приятели, а сын у меня один, и защитить, окромя меня да дружка его закадычного, некому. – Взгляд старика посуровел. – Отвечай, зачем пришла? Что тебе от моего Сашки надобно?

– Я… – у меня перехватило дыхание, но через секунду я продолжила. – Я собираюсь пополнить собой круг Сашиной защиты и поэтому… остаюсь здесь.

– Остаёшься? – он приподнял брови. – В Арбузове?

Я кивнула.

– Ты хорошо подумала? – после долгого молчания спросил скульптор, вложив в один свой вопрос тысячу.

– Да.

– Вона как…

Черняев упёрся взглядом в свои жилистые руки, окаменел, но я очень ясно видела, какой всполох мыслей вызвал мой ответ. Не знаю, сколько времени мы просидели в молчании, я отчего-то боялась посмотреть на часы, лишь отмечала про себя краткие отрезки вечности: дин-дон, дин-дон…

Наконец хозяин избушки зашевелился, и я сосредоточила на нём взгляд.

– Здесь жить собираешься? – он очертил глазами гостиную.

– Пока квартиру сниму… – фраза повисла в воздухе, зияя недоговорённостью, которая была понятна и мне, и ему.

– Добре.

Он встал, увлекая своим движением и меня.

– Можно один вопрос, Антон Иванович…

– Спрашивай.

– Эти часы, – я кивком указала на футляр для вечности, – откуда у вас?

– Часы? – он склонил голову. – Не знаю. Всегда тут стояли.

– А вы давно в этом доме живёте?

– Давненько. Пятьдесят лет уж.

– Значит, часы прежним хозяевам принадлежали? Ну, тем, кто до вас тут обитал?

– Нет, – отчего-то мои вопросы были неприятны скульптору, я это хорошо видела, но Глашкин укоризненный взгляд толкал меня на дальнейшие объяснения.

– Ваши родители их с собой привезли?

– Говорю же, всегда тут стояли.

– Тогда я ничего не понимаю, – призналась я. – Если вы говорите, что переехали сюда в детстве, но часы уже тут были, значит, они никак не могли принадлежать вашей семье.

– Могли. Моя семья жила тут всегда.

– А-а-а! – протянула я понимающе. – Значит, это дом ваших предков! Вот я недогадливая!

Мои слова вызвали в старике ещё большее недовольство, и я решила, что пора свой интерес сворачивать, пока он не прошёлся по мне бумерангом. Потом обо всём узнаю, тем более что времени для этого у меня теперь будет предостаточно…

Глава 16

– Ты обедал, Саш?

– Да…

– А если честно?