Где валяются поцелуи. Париж

– А вся Франция ищет, – улыбнулся Пьер. – Ты куда? – схватил он Катю за руку, как маленькую девочку, что была уже босиком, готовая войти в лужу.

– Хочу помочь. Вдруг тоже что-нибудь найду.

– Не, не стоит. Пожалей свои ноги ради меня, там чего только нет. Нам уже нашли все что надо, я уверен. Я же столик заказал в ресторане.

– Ладно, – согласилась Катя, «только из уважения к Франсуазе», посмотрела она на мать Пьера. Ее серые глаза тоже были против рыбалки. – Счастливые люди, они могут поковыряться в море. Похоже, местные только этим и живут? – нехотя обулась она.

– Да, они давно перешли на подножный корм. Если серьезно, то приливы задают определенный ритм. Здесь это вроде планов на завтра. Поэтому все внимательно следят за временем приливов и отливов, примерно как за погодой на завтра.

– Но, кроме всего прочего, здесь еще ферма по добычи соли и фермы по разведению виноградных улиток и морепродуктов. – начала помогать сыну в репортаже Франсуза.

– На ракообразных и моллюсков приходится почти половина продаж на местном аукционе морепродуктов.

– Сотбис?

– Кристи, – отбил мой удар Пьер. – Морепродукты – это 50% местного ВВП.

– Чувствую себя на уроке географии.

– Я же экономист.

– Да? Что же ты раньше не сказал?

– Экономил на словах, – заступилась за сына мать.

– Ну да, это на него похоже. Особенно когда по телевизору теннис. А что за аукцион?

– Самый обычный.

– Я представляю. Гм, гм – прочистила горло Катя. – Эта раковина эпохи Возрождения выполнена в бретонской манере. Несмотря на свой возраст она прекрасно сохранилась, – загадочно начала Катя торги. – Стартовая цена – 100.000 евро.

Мать с сыном переглянулись, ничего не сказав.

– В нем можно поучаствовать?

– Можно, только встать надо в четыре утра, – уточнил Пьер.

– О, я пас, – подняла руки вверх Катя. – Я еще не настолько зафанатела.

– Еще не вечер.

– Я вижу, ваш сын по уши влюблен в своих устриц.

– О, да. Он их обожает. В детстве он постоянно пропадал на берегу. Помнишь, как ты нырял за крабами с маской? – посмотрела на сына Франсуаза.

– Конечно, я даже помню, как я застрял как-то с друзьями на островке, где у нас был свой пляж, свой штаб. Пришлось ждать нового отлива, чтобы вернуться домой.

– Я тогда чуть с ума не сошла, – она, любя, потрепала макушку сына.

– В тот вечер мне показалось, что сошла, – увернулся от легкого щипка матери после этих слов Пьер.

– Ладно, пора за работу. Устрицы ждут нас. В этом ресторанчике всегда свежие устрицы.

* * *

Мы начали с белого, потом принесли мидий. В одной из раковин мне попалась жемчужина, я подержала ее на языке, потом аккуратно достала и выложила на ладонь.

– Надо посадить эту рассаду в твою moule, она обязательно превратится в прекрасную огромную жемчужину. Ты же знаешь, как еще переводится?

– Думаю, так же, как la chate.

«Спасибо. Пирсинга мне только там не хватало», – не стала озвучивать шутку Кэт.

– Вырастет по аналогии с твоим артистом?

– Почему ты всегда называешь его артистом?

– Хорошо играет.

Пьер громко рассмеялся и спрятал лицо в ладони, мать его, смекнув, о каком спектакле идет речь, тоже засмущалась и стала оглядываться, будто извиняясь за пошлую шутку своих детей.

Нам принесли блюдо с устрицами. Я взяла одну и стала разглядывать. Понюхала комок живой слизи. Та вздохнула на меня морем. Есть ее стало жалко.

– Они действительно живые?

– Конечно, – окатил лимонным душем свою устрицу Пьер. Та зашевелилась в ванночке. Она двигалась до тех пор, пока Пьер не проглотил ее. Закрыл после этого глаза и растянулся в блаженной улыбке.

– Как? – спросила я его и снова посмотрела на свою, которую уже пригрела в руке.

– Круто, – выдавил лимон на мою устрицу Пьер. – Твоя очередь.

– Не бойся, ешь, – подбодрила меня Франсуаза.

Я пододвинула поближе бокал с вином, выдохнула, зажмурилась и постаралась побыстрее проглотить. Сделала такой мощный глоток, будто хотела съесть разом весь ресторан не глядя.

– Ну и как? – улыбался мне Пьер, когда я открыла глаза.

– Беее…

– Неужели?

– Я не поняла, но что-то в этом есть.

«Бее…» – думала я, пока не попробовала. Начиная со второй я их полюбила с такой страстью, что скоро тарелка передо мною была завалена пустыми мыльницами, и мы повторили блюдо. Я научилась приправлять устрицу также свежемолотым черным перцем, обмакивать в уксусный соус, заправленный луком-шалотом.

– Что в Париже? Я слышала, там волнения? – вытерла салфеткой губы после очередной устрицы Франсуаза.

– Как всегда. Они против нового трудового законодательства, – развел руками Пьер. Некоторое время он думал, куда их деть, пока не увидел опустевший Катин бокал.

– Ничего не поделаешь, революция у нас в крови. Генетика.

– Время от времени Франции надо открыть коньяк, чтобы тот не задохнулся в собственной мудрости. Выпустить джина из бутылки, – достал из ведра со льдом бутылку вина Пьер. Холодные капли воды падали с мокрого стекла и впивались в скатерть, будто успели за это время породниться и приобрести его качества. Сын подлил матери, потом себе, потом взял полотенце и решил протереть бутылку.