Где валяются поцелуи. Париж

– Политика это наш быт, обычная кухня, где каждый кулинар готовит свое блюдо, они кормят бедных и обездоленных сограждан, они хотят, чтобы тем понравилось, для этого важна сервировка, главное – красиво подать. Будет болеть живот потом или голова, уже никого не волнует, лишь бы съели. Они удваивают счета в банках, подбородки, чтобы никто не смог наступить на их песню. Однажды наступят на горло собственной песне, потом ходи всю жизнь без голоса.

– Без голосов, – засмеялся Селфи.

– Так вот, смотрю утром новости, там выступает один, постоянно трогает свою руку…

– Рука руку моет, – перебил его Селфи.

– …на руке дорогие часы, дороже, чем моя квартира.

– Зачем тебе чужое время, Планшет, – рассмеялась Ава.

– Мне не нужно. Только зачем им такие дорогие часы?

– У кого-то время стоит дорого.

– Верно, пора бы перекусить. Эклеры еще остались?

– Нет, я вчера последние забрала домой, мужу.

– Любишь, значит?

– Еще бы.

– Зачем тебе еще? – захихикал Селфи. – Шучу. Правильно, Ава. Люби своего мужчину, чтобы однажды он стал настоящим. Люби своего мужа, чтобы он оставался настоящим. Люби своего мужа, чтобы он оставался.

– Спасибо, Селфи, я поняла… Люби своего мужа, чтобы....

– Сага мазохизм какой-то, – как всегда подытожил Планшет.

* * *

Прогуливаясь между клиентов, стеллажей и книг, она жевала розовый зефир. Душе не хватало агар-агара, надо было пополнять запасы извне. Мягкий, воздушный, чем не любовник? Скоро Княжна с ним покончила. Теперь от нее приятно пахло клубникой. Стоило только немного расслабиться, как:

– Добрый вечер, – скрипнул за ее спиной теплый мужской голос. Девушка вздрогнула. По спине пробежало войско мурашек, занять оборону.

«Чувствую, этот до добра не доведет», – подумала она о вечере, страшась обернуться и подумать то же самое о мужчине. Судя по голосу, он не был симпатичным. С таким голосом мужчине не обязательно выглядеть красивым. Это был бы уже перебор. Через несколько секунд она обернулась.

– Выходи за меня. Хочу быть твоим мужем.

– Мужем не надо, будь другом… сделай кофе.

– Не проблема. Чем ты так вкусно пахнешь? Лето прямо какое-то. Впиться бы сейчас в твои губы и зависнуть на пару часов.

– Боюсь, за два часа наши губы срастутся.

– Дела не клеятся, пусть хоть губы, – я притянул ее голову за шею к своей и впился в розу. Впрочем, она не сопротивлялась.

«Не зефир, конечно, но что-то в этом есть». Если зефир действовал на меня локально, губы его – повсеместно. Прямо теплое что-то зародилось внизу живота и начало плавиться.

– Что ты там делаешь? – спросила она, с трудом оторвавшись от поцелуя.

– Добываю клубнику. Перестань злиться, лучше поцелуй меня.

– Перестань целовать меня, лучше не зли.

– Что без настроения?

– Мне так комфортней.

– Что еще?

– Мне щекотно, когда твой язык касается моего.

– Он тебя не касается. Оставь его в покое. Повинуйся.

– Я же на работе, отпусти, – начала вырываться я на волю.

– Смысл жизни заключается в объятиях.

– Черт, заусенец!

– Дай-ка, – взял я ее руку, притянул к своим губам ее ладонь и поцеловал безымянный.

– Я тебя люблю.

– Так горячо, что от этой фразы можно прикуривать.

– Не знаю, как от фразы, но от твоего пальца точно можно, он такой горячий.

– Ну, не здесь же? – хотела она сохранять дистанцию между телами.

– Тебя смущают клиенты?

– На тех, кто со мной на «вы», я вообще не обижаюсь, пусть живут себе во втором лице и делают, что хотят, они для меня как в другом измерении, ни друзья, ни приятели, так, радиоактивный фон. Мне до лампочки, что обо мне думают другие.

– Я знаю, стоит только вкрутить ее, и будет она светить, растрачивая твою энергию, будет светить темнотой и холодом. А тебе нельзя холодом, все замерзнут.

– Клиенты мне до лампочки, люди смотрят, – вырвалась я из крепких пут. Коллеги, что были в зале, действительно застыли, нацепив маски удивления и беспокойства.

– Да никто никуда не смотрит… но все завидуют.