Гея: Альманах научной фантастики

И в самом деле. Кто, скажем, напишет тому же Сказкину? Его пятнадцатилетний племяш Никисор? Не думаю. Никисор, несомненно, был рад пожить в стороне от дяди… Елена Ивановна Сказкина, ныне Елена Ивановна Глушкова? Не думаю. Скажите ей: «Почему бы вам не черкнуть Сказкину?», и она нисколько не постесняется: «Пусть ему гидра морская пишет!» Ну, а что касается меня, на лето я принципиально прерываю всякую переписку.

Несмотря на все вышесказанное, Верп Иванович Сказкин каждое утро, независимо от погоды и настроения, будил меня фразой:

— Почты нет!

Произносил он два этих слова отрывисто, четко, как морскую команду. Не размыкая век, я сразу лез рукой под раскладушку, на ощупь искал припрятанный там сапог.

Но сегодня привычный жест (рука под раскладушку) ничуть не тронул Сказкина. Он не хихикнул довольно, не отступил за дверь, не выскочил на потное от росы крылечко. Нет! Он ничего этого не сделал. Более того, он повторил:

— Почты нет!

И добавил значительно:

— Начальник, вставай! Я что хошь сделаю! «Сделаю!»

Это меня потрясло. Сказкин и — сделаю! Это Сказкин-то, с его любимой приговоркой: «Ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем!»

«С таких вот вещей, — сказал я себе, — и начинается путь к поповщине».

Не открывая глаз, слушая, как орет за окном ворона, укравшая у нас позавчера полтора килограмма казенных жиров (из-за отсутствия холодильника Сказкин хранил жиры, обернув их в промасленную бумагу, прямо в близтекущем ручье), я даже перестал искать сапог. Что означало это странное «сделаю»? Что приключилось с Верпом Ивановичем?

Прошедшая ночь, ничего не скажешь, выдалась бессонная. Свирепая, мертвая духота лежала на берегах залива Доброе Начало. Речка Тихая совсем отощала, от узких ее ленивых струй, как никогда, попахивало болотом. Воздух над пляжем дрожал, как над перекаленной жаровней. Бамбуки пожелтели, курились едкой желтой пыльцой, гигантские лопухи съежились. Стены нашего старого домика взялись влажными пятнами, старые обои отвисли. Над каменными плечами вулканов висело смутное небо. Вторую неделю солнце сжигало остров. Вторую неделю я проводил бессонные ночи у окна, стекла в котором я давно вынул — для свежести. Душная горячая тишина облепила остров, и даже волны шли к берегу душные, не приносящие прохлады и свежести, они лениво вздыхали.

— Начальник, вставай! — повторил Верп Иванович. — Я что хошь сделаю!

И я открыл глаза.

Верп Иванович Сказкин, первая кепка острова, обладатель самой крупной на острове головы, стоял передо мной навытяжку, как рядовой над раненым маршалом. Был он в длинных синих трусах, в застиранном тельнике и босой. Обнаженные кривые ноги Сказкина казались еще круглее от того, что были обвиты наколотыми на них сизыми гидрами. «Мы устали!» — так было начертано на каждой гидре, но выглядели они достаточно хищно. Руки Верп Иванович прятал за спину.

— Ну ладно, — сказал я. — Что приволок, добытчик? Что на сегодня нам выбросил океан? Лук в головках? Консервные банки? Банановую пастилу?

Сказкин глухо хмыкнул:

— Говядину.

Я даже не усмехнулся.

В самом деле, где ее тут взять, говядину? На ближайшие тридцать миль, а в сторону Американского континента еще больше, не было тут никаких коров, ну а ту единственную, белую, рогатую, что содержал смотритель сейсмостанции, наш хозяин Агафон Мальцев, даже Сказкин не решился бы так назвать.

— Показывай! — приказал я. И ужаснулся от увиденного.

В огромной ладони Верпа Ивановича, выполненной наподобие совковой лопаты, лежал бесформенный кусок сырого мяса. Противоестественный темный кусок, даже обрывок шкуры на нем сохранился, будто животное и впрямь было растерзано на куски.

— Кто?!

Сказкин пожал покатыми, как у гуся, плечами.

— Неужели корова Агафона?

— Других тут нет.

— Но кто? Кто мог сделать такое? Верп Иванович хмыкнул.

Застиранный тельник делал Сказкина похожим на большую мутную бутыль, по горло полную здравого смысла. Хмыкнул он, конечно, в мой адрес, ибо только младший научный сотрудник Тимофей Лужин (Сказкин был в том твердо уверен) мог возлежать на раскладушке в тот час, когда порядочный человек вполне мог что-то откусить от жизни, то есть от бывшей белой коровы Агафона Мальцева. Сказкина переполняло чувство превосходства, Сказкин презрительно, даже высокомерно, пожимал плечами, Сказкин снисходил: «Ладно, мол, лежи! Пока у тебя есть Сказкин, с голоду не пропадем!» И, не выдержав этого высокомерия, духоты, неожиданности, я наконец встал, добрел до умывальника, грустно забренчал его теплым медным соском.

— Я вот в Пирее однажды двух греков встретил, — гудел за моей спиной снисходительный Сказкин. — Один виски нес, целый ящик, другой на тебя походил…

Я дотянулся до полотенца. «Ох Верп! Ох родимый!»

За окном слоистая полоса теплого утреннего тумана зависла над темным заливом, резко деля мир на земной, с его тяжелыми пемзовыми песками, оконтуренными вдали щеткой бамбука, и на небесный — с пронзительно-душным небом, выцветшим от жары, как любимый, не снимаемый никогда тельник Сказкина.

— Ну?! — потребовал я разъяснений. Сказкин хитро подмигнул:

— Нашел — спрячь! Отнимут.