Гелимадоэ

— А мне и невдомек, что мальчика, собирающегося поступать в среднюю школу, можно приспособить к домашнему хозяйству. Для нас, пожалуй, излишняя роскошь держать двух служанок. Вполне достаточно одной Гаты. По крайней мере летом, когда Эмиль дома, он мог бы закупать продукты, накрывать на стол, помогать в приготовлении обеда. Он и впрямь не надорвется, если иногда вымоет пол или постирает белье — тем более, что он уже хорошо этому обучен. Поистине неразумно, что он применяет свои практические навыки у посторонних людей, а не у себя дома.

Только тут отец уловил в словах матери иронию. Вилка с куском, который он нес ко рту, застыла на полдороге — он в растерянности скосил на меня глаза и, кажется, слегка покраснел. Увы, будучи сбит с толку, он все больше и больше забирался в тупик:

— «Хочу также обратить ваше внимание, — сказал мне Ганзелин, — что я уже довольно давно не осматриваю его. Полагаю, вы с этим согласны. Не беспокойтесь, я тщательно записываю все осмотры и не зачту тех, что не состоялись». Я сердечно поблагодарил его и попросил, чтобы он как можно скорее прислал счет. Признаюсь, я оплачу его с таким удовольствием, с каким до сих пор не оплачивал ни одного счета.

Глаза матери сверкнули: в тот миг они походили на два уголька, раскалившихся от мстительного, злорадного чувства.

— Вот как! Наконец-то нечто конкретное! Эмиль абсолютно здоров. Меня это искренне радует. Но в таком случае продолжать эти посещения просто нелепо. Мы не имеем права отнимать у господина доктора его драгоценное время. Конечно, очень мило с его стороны, что он предоставил нашему сыну возможность всесторонне развивать свои способности, однако теперь пора с этим покончить. Мы не имеем права обременять чужую семью. Эмиль, хорошо ли ты понял? С сегодняшнего вечера тебе незачем больше бывать у Ганзелина.

— Да, — удрученно отозвался я. — Понял…

Я смотрел на отца с отчаянием и упреком, что могло сойти и за насмешливую гримасу, ибо одновременно я крепко сжимал губы, удерживаясь от слез.

Отец долго с нежностью глядел на меня, потом спросил:

— Я вижу, ты охотно продолжал бы бывать у них?

Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. В горле стоял комок, губы дрожали.

— Сдается мне, — тихо произнес отец, — я изложил дело не лучшим образом. Меня превратно поняли. Очевидно, следует внести поправки.

— Нет нужды, — резко ответила мать. — С этим все ясно, и решение окончательное.

Отец с достоинством поднялся, не спеша вытер усы салфеткой.

— Эмиль, выйди, пожалуйста, на минутку.

Я выскочил за дверь; точно в беспамятстве, спотыкаясь, спустился по лестнице. Не помню, как оказался внизу, на площади. Прижался лбом к ближайшему арочному столбу. Собрав все душевные силы, силился подавить рыдания. Ничего вокруг не видел, ничего не слышал. Все пропало! Я знал свою мать, знал, как умеет она привести в исполнение задуманное. Значит, никогда мне уже не переступить порог дома Ганзелиновых. Прощай моя дружба с Дорой. Что дальше? Жизнь представилась мне пустой, как выгоревшее изнутри здание. Буду ходить к Матейке и Фрицу, безрадостно делать уроки. Но мать! Мать! Я сжал кулаки. В ту минуту моя любовь к ней умерла. Я ее почти ненавидел.

Не помню, сколько времени я стоял так. Кто-то тихо положил руку мне на плечо. Я рывком обернулся. Это был отец.

— Ну зачем же отчаиваться? — прошептал он мне на ухо. — К чему грустить? Разве ты мне уже ни капельки не доверяешь? Я понимаю тебя и сочувствую. Ты испугался вспышки маминого гнева, да? Но все уладилось. Можешь и дальше навещать своих друзей. Понял? Мамин запрет отменен. Я ей все объяснил, и она вняла моим доводам. Признаться, далось это не без труда. Однако я попросил бы тебя никогда ни единым звуком не вспоминать сегодняшний вечер. Будем держаться так, словно ничего не произошло.

Я резко сбросил его руку.

— Не думай, будто я тебе ужас как благодарен. Ты просто был обязан исправить то, что сам натворил. Твоя вина, что мать обо всем узнала. Ты мог заранее предположить, как она к этому отнесется.

Отец с минуту озадаченно смотрел на меня.

— Если ты считаешь, — грустно проговорил он, — если ты считаешь, что я обидел тебя, — не стану тебя разубеждать. И все же ты несправедлив; ведь я исходил из самых добрых побуждений. Разумеется, в таком случае я не могу требовать от тебя благодарности за свои старания.

Я молчал. Он повернулся и, вздохнув, ушел.