Ген Рафаила

– Слазь! – орали снизу менты, – спасайся, дурак!

Но Красавцев отчаянно мотал головой и сигналил руками в сторону своих сотрудниц.

– Черт с ним! – сплюнул кто-то их пожарных, – надо других снимать.

Лестница переместилась правее, и Анатолий, задыхаясь от дыма, ничего не соображая, наблюдал, как Алка-скакалка в обожженных колготках, босая, полезла вниз по ступеням. Следом за ней, белые лицом, с обгоревшими волосами, шаг за шагом потянулись МарьПетровна и ЛидьГавриловна. Он заплакал. Почему-то бабы, простые ежедневные бабы с морковными губами и простенькой бижутерией в ушах, стали для него роднее всех родных.

Внезапно зазвонил мобильный. Анатоль достал его из кармана кителя и прохрипел:

– Алле…

Олеська, заснувшая после обеда вместе с трехлетним сыном, пропустила местные новости и не подозревала о пожаре.

– Толь, ты как? – спросила она, зевая.

– Все хорошо, родная, – ответил он, стараясь из всех сил сохранить спокойствие в голосе.

– Ты что, на задании? Почему воют сирены, что за крики?

– Я у телевизора, Лесь, в кабинете. Боевик какой-то идет.

– Понятно. У нас памперсы закончились, боюсь с Андрюшкой идти гулять без них. Купишь?

– Куплю…

– Те, что зеленые с красным значком. Синие не бери, они не лезут. Опять перепутаешь, а мне ходить, менять…

– Не перепутаю…

– Ну давай, пока… странный звук рядом с тобой.

– Пока, родная…

Пламя раскаленным дыханием подошло сзади и лизнуло китель. Красавцев остатками сознания уловил растянутый внизу тент и орущих людей.

– Прыгай, полковник, прыгаааай!!!

Он зажмурил глаза и сделал шаг.

Больше ничего не помнил. На подоконнике корежился и плавился в огне его мобильный телефон, на который беспрестанно звонила прозревшая Олеська.

* * *

Очнулся в палате. Пышная, как пуховая подушка, медсестра заорала:

– Сюда, он открыл глаза!

Набежали люди в белых халатах. От них он узнал, что рожден в рубашке, что повреждены легкие, но это ничего, это лечится.

Около двух недель пролежал в престижном ожоговом центре, куда не пускали никого, даже самых близких. А после выписки купил огромный букет и поехал домой. Звонил в дверь, а у самого бил метроном в висках. Сейчас она откроет, любимая, теплая, заплаканная, измученная ожиданием…

И она открыла. Бросилась на шею, зацеловала до смерти.

– Я молилась… Только бы ты был жив, только бы тебя можно было вылечить. Я бы приняла тебя любого, обгоревшего, нецелого… Какое счастье, что ты рядом…

Под ногами вился Андрюшка, нежный, кудрявый, ничего не понимающий. И счастливый Красавцев готов был гореть каждый день, чтобы она встречала его именно так… влюбленной, виноватой, верной…

* * *

Теперь он снова стоял у собственной двери. В голове стучало, но предчувствия счастья не было.

Он вставил ключ в замок и провернул два раза. Хотел толкнуть плечом, но почему-то осекся. Надавил дрожащим пальцем на клавишу звонка.

Послышались шаги. Не ее. Дверь открыл мужик с масляным лицом, в китайском халате, прихлебывая кофе из чашки в правой руке.

– Вам кого? – спросил он.

– Догадайся, уйод, – рассвирепел Анатоль.

– Олесь, тут какой-то картавый дед пришел, – по-хозяйски крикнул мужик внутрь квартиры.

Олеська выбежала полуголая, прикрытая простыней.

– Толик? Как? Зачем ты?

– Это тебе, – Красавцев ткнул благоухающим букетом ей в грудь.

Она не смогла его принять – руки были заняты простыней. Тюльпаны и нарциссы упали к голым стопам с красивым нюдовым педикюром.

– А ты пшел вон отсюда, гнида. – Анатоль подцепил любовника за шиворот и выволок вместе с чашкой недопитого кофе на лестничную площадку. Тот мычал и взывал к Олесиному здравому смыслу.

– Здравый смысл, говоришь? – обратился Красавцев к пристыженной Олеське. – Не могла найти мужика подостойнее? Во всем городе не нашлось? Взяла бы билет в Москву, там бы поискала, у тебя проблемы с деньгами?

– Не паясничай, – сухо ответила Олеська. – Он ничего для меня не значит. Так, убить время…

– А кто для тебя что-то значит? Муж? Сын? Мать?

В это время мужик в халате рьяно рвался обратно в квартиру, барабаня в дверь кулаками и пятками.

Красавцев резко открыл. Любовник нарядным шелковым мешком упал в коридор. Чашка вылетела и распалась на фрагменты, увенчав поверх цветов Олеськины ступни.

– Это был немецкий сервиз. Помнишь, мы купили в Дрездене, в свадебном турне? – язвительно спросил Анатоль.

– Красавцев, будь великодушным. Дай ему одеться и уйти, – тихо сказала Олеська.

– Уйти? Зачем? Пусть остается. Будет жить с нами. Мышей ловить, тараканов. Тебя как звать, придурок?

– Павел, – любовник силился подняться, уцепившись за стеклянную этажерку. Но поскользнулся на пролитом кофе и снова упал.

Анатоль не спешил подать ему руку. Олеська застыла скульптурой в Петергофе. Из нее разве что не бил фонтан.

– Это и есть твой мент? Правильно я понимаю? – Несчастный Павлик попытался превратить стыд в браваду.

– Ответь ему, – скомандовал Анатоль.

– Да, это мой муж, – прошептала Олеся.

– А ты, значит, трахаль? – пнул его под зад Красавцев.

Тот снова упал, беспомощно хватаясь руками за цветы и вытирая халатом остатки кофейной гущи.

– Вы ведете себя недостойно, – взвизгнул Павлик. – Я вызову полицию!