Ген Рафаила

– Как ты изменился, Икар. – Аня сдерживала комок в горле, но он прорвался наружу мокрым воем вместе с соленым фонтаном из глаз.

– Иди сюда, моя девочка, – Баилов взял жену за кисти и притянул к себе.

Аня рыдала, уткнувшись лицом в фуфайку, давясь от слез и подступающей рвоты…

* * *

В памяти остались рваные вспышки – вот он беззубо ее целует, вот снимает телогрейку, рубашку, расстегивает штаны – все странным образом чистое и даже глаженое, видимо, мужа подготовили к свиданию.

Дальше – пропасть. Потом снова вспышка – они пьют чай из самовара (кто принес самовар?), едят торт на тарелках, проштампованных клеймом колонии, Баилов медленно чайной ложкой снимает кремовые розочки и кладет их на серый язык. Аня тоже пытается проглотить жирную зеленую розу, но ее рвет в кадушку за дверью.

Затем – бездна. И вот он прижимает жену к груди, уже одетый, возле сырого дома. Моросит дождь, ее трясет – от холода, от страха. Тучи висят так низко, будто хотят дотронуться до макушек, пожалеть, втолковать, что любовь – она и такая, некрасивая, непогожая.

Еще вспышка – Аня теряет сознание и, падая, видит ярчайший, распластанный на дыбе веток лист клена. Оранжево-красный, неприличный, вызывающий.

«Как восхитительно некоторые умирают», – успевает подумать она.

Икар подхватывает жену и с придыханием шепчет: «Больше не приезжай. Роди мне сына».

Грузовик, кочки, колдобины на дороге, поезд, боковая полка, Казанский вокзал, квартира, ванна с горячей водой. Почти кипятком, словно она хочет вместе с воспоминаниями смыть с себя кожу.

Но все случается по его, Икарову, сценарию. Она беременна, Олег помогает ей расстаться с квартирой, сует на перроне того же незыблемого Казанского два больших свертка, закрученных в газету. В одном – жареная курица, пустившая соки на черно-белое заседание политбюро, во втором, не менее упитанном, – деньги.

– Почему вы мне так помогаете? – всхлипывает Аня.

– Это не я, это Икар, – говорит Олег.

– Вы считаете его хорошим?

– Не знаю. Но он точно – не простой смертный на Земле. – Олег помогает подняться на подножку вагона. – Вокруг него всё вертится. Понимаете, о чем я?

– Да… Он умеет ломать жизни…

– Вы – не изломанная. – Олег сажает Аню в купе и взглядом истинного следака ощупывает попутчиков. – Вы – избранная.

Глава 37 Сыночек

Жизнь в Оболтово наладилась очень быстро. Видимо, во все инстанции – от общежития до горсовета – уже позвонили из Москвы. Кто, по чьему распоряжению, Аня не знала. На завод Баилова не попала. Знакомый комендант сказал, что в срочном порядке увольняется, а место свободно. И если она подойдет к директору педучилища, то может занять этот пост.

– Да как же я подойду? Я ж никто. И опыта у меня нет… – растерялась Аня.

– Опыт придет с годами. А по поводу «никто» – зубы мне не заговаривай. Директор тебя уже ждет.

– А завод? Ваш сын обещал устроить меня на «тротил».

– Какой «тротил», милая? Ты беременная. Хочешь урода родить? – крякнул сухонький мужичок.

– Откуда вы знаете? – изумилась Баилова.

– Во дает! Да об этом весь город знает. Беременная, вдова генерала, облысела от горя. Хочет жить вдали от Москвы, забыть о печали. Предоставить работу и жилье. Не обижать.

Аня не стала спорить с «легендой». О том, что ее «генерал» гниет на нарах, никто в Оболтово так и не узнал. Сначала ей дали комнату в том же общежитии, где она сделалась комендантом. Потом, ближе к родам, переселили в однушку панельной двухэтажки на улице Островной.

Край городка, нищие соседи. Но Баилова была счастлива.

Приятельницы из общаги помогли ей поклеить обои – в голубой цветочек, покрасить полы, побелить потолок. На деньги Олега она купила простенькую мебель, а бывший комендант, с семьей которого завязалась дружба, сам смастерил детскую кроватку – с выпиленным ежиком у изголовья. В эту кроватку она и принесла из роддома чудо – смуглого, узкоглазого, завернутого в тугой кулечек, сына. Нравилось имя «Сережа».

Но в первую же ночь приснился супруг. И сказал: «Раф. Ребенка назовешь Рафом».

Потом Икар улыбнулся. Все зубы – белее свадебного платья – были на месте.

В свидетельстве о рождении Аня так и записала: «Раф Икарович Баилов». И весь город сразу облетела новость, что мужа комендантши звали Икаром.

«Что за генерал Икар Баилов? Слышали о таком? – Нет. Поди, разведка. Или КГБ», – шептались в магазинах и на скамейках оболтовцы.

У Ани же настали годы кристаллизованного счастья. Как она любила сына! Персиковые щечки, покрытые легким пушком, темные умные глазки, бровки вразлет. Она целовала и целовала его личико, плечики, коленочки. А он смеялся и обнимал ее в ответ, гладил нежными ладошками по лысой голове, упирался пяточками в подбородок. Однажды вскрикнула, когда он укусил ее грудь, чуть не выронила его, молоко брызнуло струей в смешную мордашку.

– Зубик! – засмеялась потом, проверяя пальцем нижнюю десну. – Зубик!

Зубы у Рафика получились папины. Ярче июльских облаков, лепестков ромашек. Взгляд – Мгелин, мудрый, оценивающий. Волосы густые настолько, что уже в годик пришлось купить щетку – расчесать их после купания обычной гребенкой было невозможно.