Ген Рафаила

Любовь была не просто взаимной, она переливалась через край, струилась по пальцам, стекала с ресниц, наполняла квартирку, убогий дворик, страшный городок. Мальчик обожал мать, не отпускал от себя, обнимал за ногу, когда она мыла посуду или стирала, залезал на кровать с панцирной сеткой и целовал до жаркой истомы. В три года помогал во всем. Натирал пол мокрой тряпкой, точными недетскими движениями резал кухонным ножом овощи для супа – идеально ровными кубиками.

Аня снова смеялась:

– Что за божий дар, Рафик? Как у тебя так получается?

Малыш не боялся острых предметов и поверхностей. В пять лет свободно прикручивал отверткой полку к стене, забивал гвозди в табуретку, в семь – топором рубил сухие сучья для костра в лесу, в десять – свободно вращал вокруг кисти любые ножи – от перочинных до мясных тесаков на рынке.

– Отдайте его в цирк, – говорили продавцы, – будет жонглером!

Но Рафик не хотел в цирк, не хотел играть с друзьями, не хотел ходить в школу. У него было одно желание – оставаться с мамой. Бежать встречать с работы, обнимать за плечи, гладить уже огромными ручищами лысую макушку, сидеть на полу, положив голову на ее колени.

– Мама… – Он всегда произносил это слово с придыханием, как молящий – имя Бога. – Мамочка… Как бы я хотел расчесывать твои волосы. Даже маленькие, вот такусенькие… – и Раф вытягивал вместе большой и указательный пальцы, оставляя между ними промежуток в миллиметр.

– Однажды, – рассказывала Аня сказку, – волосики очень испугались и спрятались обратно под кожу. Но велели передать, чтобы по ним не скучали. Когда они победят страх, то снова вернутся.

Небывалую в этих краях нежность между матерью и сыном замечали все, но смеяться и даже подшучивать над этим не смел никто. Раф зыркал рапирным взглядом и сжимал железные кулаки. Схлопотать по роже можно было молниеносно. Даже когда он развешивал во дворе на веревках мамины юбки и кофточки, мужики за домино уважительно подбадривали:

– Молодец, парень, женщин надо беречь!

Хотя сами эксплуатировали своих жен как могли.

Откуда он знал, что маму надо целовать в любую свободную минуту? Что надо считать ее шаги от подъезда до квартиры, подкладывать мягкие стельки в ее обувь, готовить жаркое к ее приходу, слушать ее сердцебиение, прижав ухо к худенькой грудине? Откуда он знал, что она уйдет так рано???

* * *

Рафу было шестнадцать, когда Ани не стало.

«Умерла от счастья», – говорили люди.

Ничего не случилось, ничем не болела. Просто – не проснулась. Две ночи в середине комнаты стоял гроб. Он подходил к нему оглушенный, с разорванным изнутри сердцем, трогал открытые мамины руки, щеки, лобик. На вторые сутки пальцы нащупали что-то необычное под платком. При жизни абсолютно гладкая поверхность головы вдруг стала шершавой, даже колючей. Сын спустил материю и увидел, как на волю сквозь боль, стыд, рыдания, сквозь тонкую, нежную кожу с редкими веснушками пробились ростки волос.

– Они победили страх, мама, – прошептал Раф.

Детской расческой водил от макушки до шеи и края лба, от уха до уха – вдоль и по кругу, – пока соседские мужики не пришли выносить гроб.

На кладбище собралось все Оболтово. Люди любили Аню, она была другой, инопланетной, и преданный сын ее – тому подтверждение. Кто-то выл, кто-то зачитывал речь.

Когда все ушли на поминки, Рафик лег вниз лицом на свежую землю и начал ее жевать. Зачем? Не знал. Но его не вырвало, не заболел живот, не пробил понос.

И затем, год за годом Раф Икарович Баилов приходил на могилу матери, срывал с нее траву, полевые цветы – и ел их, долго пережевывая, глотая, запивая водой из фляги. Ему казалось, мама проросла в эти зеленые стебли, в эти робкие синие и желтые соцветья, напитала их соком, наполнила светом, раскрасила кобальтом и охрой – и никуда не ушла. Просто вдруг испугалась, спряталась под землей, как под кожей – ее глупые волосики. Но исчезнет страх – и она вернется. Обязательно вернется.

Глава 38 Дуэль

– Мам? Ты?

Раф открыл глаза и попытался проморгаться. Мамино лицо было непривычным, обрамленным густыми черными волнами.

– Я впервые вижу тебя с волосами. Красивая…

Аня провела рукой по дубовому, иссеченному шрамами и морщинами, лицу сына.

– Ты огрубел. Потерял зубы. Дышишь несвежо. Похож на отца в последнюю нашу встречу.

– Почему ты не приходила раньше, ма? Прошло сорок лет после твоей смерти…

– Было много дел…

– Каких дел? – Раф заплакал впервые со дня ее похорон. – У тебя были дела поважнее, чем твой сын? Я так ждал…

Слезы запеклись вязкой субстанцией. Видимо, они пытались течь и раньше, но высыхали, не достигая ресниц. Кристаллизовались в морскую соль и саднили под веками.