Ген Рафаила

– А восстановительная медицина, тренажеры, беговые дорожки? – всхлипывала Олеська.

– Беговые дорожки? Вы сейчас о своей матери?

– Да она огород вскопала месяц назад! – Олеська зарделась от гордости.

– Напрасно. Не копала бы, может, и не шарахнулась на пол. – Невролог протер очки. – И вообще. Загляните в любую палату. Кругом тридцати-сорокалетние, которых мы не можем поднять… Впрочем… это вопрос денег. Покупайте тренажер за три миллиона, и вперед.

Пока Олеська разбиралась, Анатоль сидел перед койкой Батутовны на приставном стульчике. Кровать была чудо-роботом. Каждая ее часть поднималась и опускалась нажатием кнопки, ко рту подъезжала «рука» со стаканом воды или тарелкой супа.

– Сколько нужно мозгов и денег, дабы заменить то, что Бог так легко создал и так безжалостно отнял, – прошептал Красавцев.

Дремавшая теща открыла глаза. На ее лицо словно был наложен грим: слева – до, справа – после.

– Мама, как вы? – дрожащим голосом произнес Анатоль.

Молчание.

– Я покрошил в салат яйцо и белые гренки. Добавить туда майонез? Или растительное масло?

Молчание.

– И каркаде крепкий. Не синий, как курица в нашем промторге, а темно-красный, как столовый виноград.

Молчание.

– Тот самый сорт «Перчик», который я высадил весной. Он даст урожай в следующем году.

Молчание.

– Мы соберем его и сделаем вино.

Молчание.

– И будем тянуть по бокальчику теплыми вечерами.

Молчание.

– Батутовна, родная… Пелагея Потаповна… ответь…

Глаз тещи заблестел слезой, как под увеличительной линзой.

– Шалава принесет новых котят. У Фарички родятся щенки.

Слеза двинулась в путь по галереям морщин и добралась до подушки.

– Я верну в дом трехлитровые банки. Я не выбросил их на помойку. Просто спрятал за домом.

Левая сморщенная ладошка сделала слабое движение. Анатоль сжал ее в своей лапище. Почувствовал привычное человеческое тепло. Затем положил вторую кисть на ее правую руку – абсолютно неподвижную, ледяную, мертвую.

– Мама, не молчите…

Подушка впитывала новую порцию ее слез.

– Отставить молчание! Отставить тишину! Я не хочу выигрывать этот спор! – вдруг закричал он и уронил лицо на покрытый одеялом мягкий живот Батутовны.

Парализованные женщины на других кроватях-роботах вздрогнули и зашевелились. Прибежавшая медсестра накапала Анатолю корвалола в стакан.

– Да не убивайтесь вы так, – пожалела сестра. – Смиритесь с тем, что она вас не понимает.

– Не смейте говорить о Пелаегее Потаповне в третьем лице! – Генерал выл как волк, задравший морду к луне. – Она мой командир! Она мой генерал! Она мой спаситель! ОНА ВСЕ ПОНИМАЕТ…

Глава 40 и послесловие На круги своя…

В окошке железной ледяной будки индевело лицо билетерши. Оно было высохшим и прогорклым, как позавчерашний блин, забытый в холодильнике.

Красавцев протянул стольник, получил сдачу монетами и отправился с допотопным билетом на палубу доисторического речного теплоходика.

«Омик» оказался полупустым. В это время редкий человек желал попасть за Волгу. Река – свинцовая, непрозрачная – лизала старое железо без энтузиазма, по привычке. Типовые высотки мегаполиса оставались справа по берегу, лысеющий лес с сиротками-осинами и дубами-приемышами – слева.

Анатоль сел у окошка и прижался лбом к холодному стеклу. Две недели назад в этом же «Омике» он переправлял в город Батутовну. Народу было побольше, местные жители везли на продажу грибы. Пузатые корзины опят, полные ведра вешенок. Сверху урожай был присыпан гроздьями рябин, ягодами черемухи, осенними листьями – все больше бурыми, но местами – вспышками – лимонными и бордово-алыми.

Батутовна лежала на лавке, головой на коленях генерала – носилок на Острове не было. Он держал ее лицо руками, уткнувшись взглядом в единственный кленовый лист поверх коричневых глянцевых шляпок в соседнем ведре. Заснул или забылся – но почему-то увидел этот лист парившим над головой красивой женщины без волос и зэка с выбитыми зубами, жадно ее целующего.

Преддверие новой жизни, прелюдия чистой материнской любви, предтече Рафа – мифического чудовища, который подарил ему, Красавцеву, подлинное счастье – Олеську и Батутовну. За что был ненавистен, гоним, лишен свободы и убит…

Анатоль сморгнул, лавка была пуста, так же, как и ведра редких молчаливых рафаиловцев. Салон «Омика» впитал в себя запах грибницы, древесины и прелой земли. Напротив сидел огромный чау-чау с фиолетовым языком и смотрел на Красавцева с осуждением. Его хозяин – владелец дома с параллельной улицы – дремал, свесив тяжелую голову на грудь. Тишина поглотила мир, сожрала пространство, накинула на генерала беспросветный брезент, и он, как попугай в клетке, задохнулся, съежился, замер на жердочке.

* * *

Две последние недели перевернули всю его жизнь. Привычные команды Батутовны, ее раскатистый смех, драконий храп и лакомое кряхтенье заменил бесконечный, беззвучный плач Олеськи.

Она оказалась маленьким светловолосым героем, принимающим четкие, верные решения. Перевезла мать домой после больничной палаты, научилась делать массаж, мыть, пеленать, менять памперсы, по безмолвным губам расшифровывать желания Пелагеи.